— Я уезжал в судебную командировку на месяц. Но мне это показалось целой вечностью.
Сара, взглянув на него, пришла к заключению, что лицо его похудело, однако его серые глаза блестели, и когда он ей улыбнулся, то она решила, что его улыбка совершенно изменяет его лицо: оно делается менее суровым. Впрочем, в нем чувствовалась всегда большая жизненная сила и нервность.
— И вы вернулись назад из своей поездки еще более знаменитым, чем прежде? — спросила она.
— Отчего это женщины думают всегда, что мужчине нравится, если они говорят ему о его… работе? — возразил Жюльен.
— О чем же вы хотите, чтобы я говорила с вами? — засмеялась она.
— Расскажите мне, что вы делали. Я часто видел ваше имя в газетах. Вы, должно быть, очень веселились, не так ли?
— Моя мать и мой племянник… — начала Сара и потом расхохоталась. — Как это нелепо звучит, не правда ли? Да, мы были веселы. Я ведь не могла раньше много выезжать, видите ли! Родственница моего мужа, мадам Кларанс, которая шапронировала меня со времени его болезни, должна была уехать домой на некоторое время, но с тех пор как здесь моя мать…
— Понимаю! — рассеянно произнес он и прибавил: — Вы меня пригласите на свое ближайшее собрание? Я бы хотел быть…
— Конечно. Я пошлю вам пригласительную карточку.
— Благодарю. А вы по-прежнему ездите верхом каждое утро?
— Да… Я люблю это.
— Могу я присоединиться к вам?
— О да, если вы тоже ездите верхом! Нас всегда бывает целое общество теперь.
— В таком случае я могу. Мне надо наверстать много потерянного времени.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Этот целый месяц, который я был в отсутствии, — невозмутимо пояснил он. — Но я не покину Париж в настоящее время раньше конца сезона.
Сара с интересом наблюдала его. Он был для нее загадкой, потому что одновременно казался и очень искренним, и очень лукавым. Он всегда говорил совершенно прямо такие вещи, которые имели большое личное значение, но он говорил их так спокойно и с таким невозмутимым видом, что трудно было подозревать, что тут скрывалось что-то другое.
Но все время, пока он был с нею, она чувствовала какое-то волнение, потому что в его молчании скрывалось нечто такое, чего она хотела избежать. Поэтому сегодня она болтала без умолку о всяких пустяках, а Жюльен только слушал. Когда она замолчала, он спросил своим ровным голосом:
— Отчего вы меня боитесь?
— Я не боюсь, — тотчас же протестовала она. Эти слова были произнесены ею таким тоном, который Коти назвал однажды «появлением ее маленького высокомерия».
— Так почему же вы так волнуетесь? — возразил он. — Видите ли, я имею право спрашивать вас, потому что я так хочу, чтобы вы меня полюбили, а я не могу поверить, чтобы какая-либо форма страха могла служить первой ступенью к такому расположению.
— Знаете ли, — сказала Сара, — вы делаете меня до глупости самонадеянной. И это вы называете нервозностью?
— Не хотите ли вы сказать, что чувствуете робость в моем присутствии?
Сара засмеялась, но этот смех звучал далеко не так беспечно, как она надеялась.
— Дорогой мсье Гиз, что я должна говорить и какой вы хотели бы меня видеть? — проговорила она.
— Конечно, не такой, какой вы можете быть в таком настроении и в такую минуту, — быстро ответил он и заразительно засмеялся. — Я, по-видимому, произвел на вас ложное впечатление. Что я должен сделать, чтобы искупить свою вину?
Прежде чем она успела ответить что-нибудь, вошел лакей и доложил Саре, что Франсуа ждет ее, чтобы поговорить о маленькой собачке Коти, которая, по-видимому, повредила себе лапку.
— Принесите ее сюда, Франсуа, — позвала его Сара и, повернувшись к Жюльену, спросила:
— Вы что-нибудь понимаете в собаках?
— Разумеется, — почти негодующе ответил Жюльен, как будто подобного незнания ему надо было бы стыдиться.
Франсуа принес Вильяма, который тихо повизгивал.
— Нога у него повреждена, миледи, — с тревогой ответил Франсуа. — Он спрыгнул и свалился, бедняжка, и тотчас же вслед за тем жалобно запищал.
Жюльен стал ощупывать больную ногу, закрыв рукой жалобные глаза собачонки, которая скалила зубы и собиралась схватить его.
— Ничего, ничего, все будет хорошо, дружок! — успокаивал собачку Жюльен.
Обратившись к Франсуа, он сказал:
— Принесите мне полотняный бинт и несколько тонких щепок.
Он сел, держа на руках Вильяма, и продолжал разговаривать с ним, как человек с человеком, а в это время осторожно вправлял пальцами кость ноги.
— Не повезло тебе, бедняга, — обратился он к Вильяму, который заворчал в ответ.
— Его бы облегчило, если бы он мог выругаться, — сказала Сара со слезами в голосе и стоя на коленях возле Жюльена. — Когда он заболел, я помню, как нам хотелось услыхать его грозное ворчание, и когда, наконец, он заворчал, хотя и очень слабо, оттого что кто-то из нас ущипнул его за ухо, то мы чрезвычайно обрадовались.
Жюльен ласково улыбнулся.
— Он будет так же ворчать на следующей неделе, как и раньше, этот мой маленький приятель, — сказал Жюльен.
Он продолжал говорить с Вильямом, и тот по-своему отвечал ему, пока не явился Франсуа.
Сара отвернулась и зажала уши обеими руками, пока Жюльен бинтовал Вильяму ногу. Когда все было кончено, Жюльен отнес к Саре собачонку, такую жалкую и смирную, лежавшую с закрытыми глазами и повисшими бессильно лапками. Но слабое, очень слабое ворчание все же было слышно, когда Вильяма понесли назад.
— Благодарю вас от всей души, — обратилась Сара к Жюльену.
— Вы не стоите на ногах, — заметил он и обнял ее одной рукой.
Они стояли так с минуту, затем дверь открылась и вошел Кэртон.
— Алло! — сказал он Жюльену. — Это вы?
— Да, я, — сухо ответил Жюльен.
— Я приехал, чтобы взять тут кое-что, и подумал, не дадите ли вы мне чаю прежде, чем я уеду опять? — сказал Кэртон, обращаясь к Саре.
В продолжение этого месяца, поглощенного его стараниями завладеть Сарой, он совсем забыл о Гизе. Но в ту минуту, как он увидел его, все его прежние подозрения сразу воскресли.
Он почувствовал антипатию к этому высокому молодому человеку, столь самоуверенному и о котором так много говорят кругом. Тот имел перед ним преимущество молодости, по крайней мере, лет на десять, и это только усиливало неудовольствие Кэртона, который заговорил о нем с леди Дианой.
— Ага, наконец-то и вы почувствовали жало ревности в ваши старые годы, Кэртон, — язвительно засмеялась она. — Каким бы это было возмездием для Сары, если б только она знала! Дорогой мой, ведь этот Гиз безумно влюблен в нее. Адриен говорит это, да это бросается в глаза даже самому близорукому человеку. Но что за беда? Сара не из таких, а ему надо заботиться о своей карьере, адвокаты же должны соблюдать большую осторожность. Гиз не может допустить публичного скандала, так как это погубило бы его. В самом деле, условия таковы, что адвокаты должны быть еще осторожнее, чем священники. Вряд ли среди них найдется кто-нибудь, кто не был бы доволен, если б его сотоварищ согрешил. Они бы, разумеется, отпустили ему этот грех, потому что это подчеркнуло бы их собственную добродетель. Но ни один грешник не пригласит защищать себя адвоката, о котором ходят такие толки. В особенности это имеет значение для дел Жюльена. Главную помощь ему оказывает нравственная чистота присяжных, искусное обращение одного честного человека к другому, если возможно, еще более честному человеку… О нет, дорогой мой,
