самобичевания. Жюльен обнимал ее в аллеях этого парка, они переживали здесь минуты истинной любви.
— Мы помним, мы помним, — шептали деревья, шелестя своими ветвями, — мы видели ваши поцелуи…
Сара разрыдалась в первый раз после разрыва с Жюльеном.
ГЛАВА XXVIII
Многие женщины чувствуют симпатию к тем,
Кто вносит развлечение в их жизнь.
Поезда приходят и отходят вовремя, пароходы снимаются с якорей в назначенный час, приходится заниматься туалетом, денежными делами, и даже тот, у кого сердце разрывается на части, моется и причесывается каждое утро.
«Разбитое сердце, в сущности, последнее, на что обращают внимание, — с иронией думала Сара. — Это единственная вещь, обладанье которой не вызывает зависти!»
Она приехала в Лондон в субботу, после полудня, когда все лавки были уже закрыты, и город казался вымершим.
Франсуа должен был приехать из Фолькстона на автомобиле, и Гак сгорала от нетерпения.
Сара не телеграфировала матери, не рассчитывая на горячую встречу, хотя была совершенно уверена, что леди Диана пожелает возобновить с ней отношения, — она даже догадывалась, почему именно.
Ничто не переменилось в Лондоне, та же разнообразная архитектура домов и те же пыльные улицы, которые никто и не думал подметать.
Дом леди Дианы был с монументальным входом, на котором нелепо торчал молоток, совсем другого стиля, и который был сплошь покрыт инструкциями, как стучать и как звонить.
Сара осведомилась о леди Диане и предоставила Гак объясняться с дворецким насчет помещения и багажа.
Леди Диана дремала, с томиком Мопассана в руках, в своей маленькой гостиной, уставленной широкими, мягкими креслами, затененной спущенными гардинами и напоенной возбуждающим ароматом дамасских роз.
Она открыла глаза, когда Сара вошла в комнату.
Наступила пауза, во время которой мозг леди Дианы лихорадочно работал. Сара была богата; богатству многое прощается; пресса относилась к ней сочувственно, она была молода, красива, и, конечно, выйдет замуж, если уже не сделала этого. Порвать с ней было бы непростительной глупостью с экономической точки зрения.
— Дорогая Сара, — воскликнула леди Диана, грациозно подымаясь навстречу дочери.
— Милая мама, — ответила Сара.
Они поцеловались.
— Не хотите ли чаю?
— Пожалуйста. И приюта на сегодняшнюю ночь. Я не люблю отелей.
Леди Диана приподняла свои великолепно «сделанные» брови в знак полного единодушия.
— Я приехала, собственно, для того, чтобы узнать, сдан ли Клаверинг. Если нет, то я воспользуюсь им на некоторое время.
— Он еще не сдан. Как удачно это вышло. Но агенты сдерут с вас шкуру. Вы знаете, на что способна эта публика, когда нарушаются договоры.
— Значит, так. Я намереваюсь выехать завтра.
Подали чай. Леди Диана наполнила чашки.
— Не будем говорить о прошлом. Люди гораздо снисходительнее, чем о них говорят… Разве вам нельзя было остаться в Париже?
— Право, не знаю, я была там только проездом.
— Может быть, оно и благоразумнее.
Разговор не клеился, и Сара охотно удалилась в отведенную для нее комнату.
— Ваша прежняя комната, моя дорогая!
При виде этой комнаты сердце Сары сжалось от жалости к самой себе, что часто бывает, когда мы попадаем на старые места.
Гак успела распаковаться и расставить по местам все необходимые вещи… на камине стояли те же китайские подсвечники, узкая кровать была покрыта тем же белым покрывалом… Сара упала на колени перед этой кроватью и только в эту минуту ясно поняла, что она ездила в Дезанж, приехала сюда, в Лондон, и отправится завтра в Клаверинг только для того, чтобы рассеять тоску одиночества и уверить самое себя, что она к чему-то еще стремится и имеет еще какие-то цели в жизни.
Места, где она жила прежде, связывали ее хотя бы с прошлым.
В тюрьме ей казалось, что ничто не может быть ужаснее абсолютного одиночества; теперь она узнала, что быть одинокой в толпе еще ужаснее, в толпе, где не видно одного определенного лица, где не слышно одного определенного голоса, где к тебе протягиваются не те руки.
В атмосфере этой комнаты, где она спала совсем маленькой девочкой, была какая-то святость, которая изгоняла из ее сердца гнетущую тоску и даровала ей временное облегчение.
За обедом («я думаю, что нам не стоит обедать в ресторане и обращать на себя внимание?») леди Диана осведомилась о Жюльене Гизе.
— Я видела его всего один раз и то мельком.
— Вы что-нибудь решили?
— Нет. Говорят, что он делает блестящую карьеру.
— Кажется, слишком блестящую в некоторой области. Впрочем, так всегда бывает с сорвавшимися с цепи пуританами: они ни в чем не знают меры.
После обеда леди Диана стала играть на рояле, а Сара слушала, следя глазами за листвой деревьев, которая то появлялась в окне, окрашиваясь в золотистый цвет, когда на нее падал свет лампы, то снова исчезала во мраке.
Жизнь пойдет своим чередом; будут сменяться дни и ночи, зимы, осени и весны-весны, время, когда так тоскливо замирает сердце, переполненное туманными мечтами.
Впрочем, это состояние присуще людям не только весной, — она знала это по опыту. Вот и сейчас ее охватило то тревожное стремление к счастью, которое никогда не умирает в душе человека.
Высшее счастье в жизни — это любовь, взаимная любовь, с уверенностью, что любимый постоянно стремится к тебе, ждет не дождется вечера, который соединит тебя с ним, и для которого только ты в мире имеешь значение.
Леди Диана играла то Шопена, то Шуберта, Дебюсси и Шаминада, а через окно проникал в комнату неясный, но несмолкаемый шум города.
Музыка внезапно смолкла, и леди Диана повернулась к Саре, перебирая пальцами нитку жемчуга, украшавшую ее грудь; на губах ее играла неуверенная и вместе с тем вопрошающая улыбка.
Она начала с некоторою торжественностью:
— Вы сами прекрасно понимаете, что нельзя похоронить себя в Клаверинге в ваши годы… — потом замолчала, сосредоточенно перебирая жемчуг.
Сара предвидела, что должно за этим последовать, хотела избежать объяснений и, вместе с тем, знала, что ей не отделаться от леди Дианы, не удовлетворив хотя бы отчасти ее любопытства.
— Так, значит… ведь вы были…
