потому, что было задето его самолюбие, а потому, что до этого времени он верил, что взрослые, а тем более родственники, должны относиться к нему сердечно, Пан же своей насмешкой разрушил в нем эту веру.
«Правда, я испугался, но ведь я поборол свой страх, – думал он, – зачем же было надо мной насмехаться?»
С этого дня он избегал Пана, старался не оставаться с ним наедине и без нужды не вступал с ним в разговор.
Джи с Дорой, кончив завтрак, вышли, а Рекс продолжал сидеть с большим достоинством, вежливо дожидаясь, пока родственник его допьет свой кофе с коньяком и ему также можно будет идти.
– Что же ты будешь делать после завтрака? – небрежно спросил Гревиль.
– Не знаю, – ответил Рекс.
Как все дети, он не любил вопросов.
– Будешь читать или поедешь кататься?
– Я еще не придумал.
– Разве никто тебе не говорит, что ты должен делать?
– Нет.
Гревиля злило спокойствие Рекса, которое он принимал за высокомерие; он чувствовал, что в общении с Рексом он потерял почву под ногами, и сердился на него за то, в чем сам был виноват.
Рекс стоял спиною к окну; вдруг позади на террасе показалась фигура человека. На лице Гревиля выразилось минутное изумление, потом он тихо сказал:
– А, Тони! – И, обращаясь к Рексу, добавил: – Твой отец.
Рекс быстро повернулся, побледнел как полотно и секунду стоял неподвижно, смотря на загорелое лицо человека, остановившегося перед ним. Потом он покраснел и шагнул к отцу:
– Я – Рекс, ваш сын.
Тони наклонился и поднял его. Потом как-то неловко и торопливо поставил назад на пол.
– Паскаль, скажи там всем, что я приехал. Паскаль вышел, а Тони сел и позвал Рекса:
– Подойди сюда.
Рекс подошел к отцу и положил руки на его колени. Они долго молча смотрели друг на друга.
– Вы редко писали, – сказал Рекс.
– Да, нечасто, я знаю.
Рекс сделал усилие, чтобы поддержать разговор:
– Скажите, вы представляли себе меня таким или нет?
– Ты чертовски похож на нее, – с трудом выговорил Тони.
Речь его стала какой-то нестройной, он совершенно разучился говорить. Последние четыре года он провел в местности, где, кроме него, не было ни одного белого человека на сто миль вокруг. Он уехал оттуда, потому что там вспыхнула эпидемия; отдал свой дом под больницу и направился к побережью. У него не было намерения возвратиться домой, но, доехав до порта, он нашел несколько писем от Джи, узнал, что в Англию как раз отправляется пароход, и решил побывать на родине. В Лондон он ехать не хотел, он стал слишком нелюдим, чтобы жить в таком большом городе, но страх пробил броню его бесчувственности, и вскоре он как одержимый мчался домой в Гарстпойнт. Тут он почувствовал себя как-то неловко.
Вошла Джи, вся раскрасневшаяся, но, бросив на него быстрый взгляд, приветствовала его самой обычной фразой:
– Ты не завтракал?
– Нет, – ответил Тони.
– Я сейчас велю подать.
Вошел Уикгем с подносом в руках. Он чуть не заплакал от радости, увидав своего хозяина, но Тони едва кивнул ему головой, и приветствие старого слуги осталось без ответа.
Рексфорд с жадностью набросился на еду. Слуги на цыпочках столпились у дверей, желая поздравить его с приездом, но он только кивал головой, не произнося ни слова.
Джи посмотрела на Тони через стол, глаза ее блестели.
– Антоний, пожалуйста, послушай.
– Я слушаю, – ответил Тони, глядя на нее каким-то тупым взглядом.
– Так вникни в мои слова. Твое положение накладывает на тебя известные обязанности по отношению к твоим служащим. Вырази же им чем-нибудь свою благодарность на их приветствие. Скажи им хоть несколько слов.
– К чему?
– Да ведь этого требует порядочность; не забывай о твоем положении.
– Вздор, – ответил Тони как во сне.
Она в упор посмотрела на него; он стал совсем как первобытный человек; она поняла, что дальше уговаривать его бесполезно.
