опять очутилась в оранжерее, все напускное торжество слетело с нее.
– Я страшно устала, Ричард, – едва слышно сказала она.
– Я сейчас принесу вам шампанского, – ответил он, – я тотчас вернусь.
Не успел он выйти, как вошел Пан. На лице его блуждала улыбка, придававшая некоторую резкость его чертам. Он подошел к Доре, тихо ступая по мраморному полу своей легкой походкой, и остановился около нее.
– Музыку и здесь слышно, – спокойно сказал он. – Не хотите ли со мной окончить этот танец? Я сегодня был не в милости. Я заметил, что Афродита пренебрегает своими верными слугами.
Дора находилась еще в том возбужденном состоянии, которое не покидало ее весь вечер под влиянием его пренебрежительного к ней отношения.
Она ничего ему не ответила, но встала и пошла с ним танцевать. Звуки музыки едва долетали до них, и часто ее совсем не было слышно; они бесшумно танцевали под громадными пальмами, совсем рядом с ними; воздух в оранжерее был сырой и жаркий, и в ней пахло, как в жаркую летнюю ночь – цветами, увядавшими листьями и сырой землей.
Лишь только Дора очутилась в его объятиях, ее горя, ее мучений как не бывало, как будто в его прикосновении заключалось высшее счастье. Она порывисто дышала, рот ее приоткрылся, зрачки расширились, как бы прося пощады. Незаметно для себя она немного потянула его к себе, и от этого движения кровь бросилась ему в голову.
Он крепко прижал ее к себе, и, обезумев от прикосновения этого гибкого, нежного тела, этого чудного лица, с которого сбежала теперь краска, но которое и бледное было не менее прекрасно, он наклонился и поцеловал ее раскрывшиеся губы, и одновременно с поцелуем с его губ сорвалось:
– Дора!
Она не отвечала, только глаза ее, полные упоения, опустились перед его взглядом, и веки их затрепетали, как крылья. Он стал целовать их, целовал ее лоб, блестящие волосы, ресницы и опять прильнул к ее губам.
Ей казалось, что эти бесконечные поцелуи падают прямо в ее душу, что все существо ее вместе с ними переходит к Пану.
Послышался шум, хотя и слабый, но Пан уловил его, тотчас выпустил Дору, и она услыхала, как он вежливо обратился к Ричарду. Она инстинктивно схватилась за край бассейна, около которого стояла; везде над собой, вокруг себя она видела золотые узоры, мелькающие листья и воду, падающую серебристой завесой.
Откуда-то издалека донесся до нее голос Ричарда:
– Выпейте это, вам дурно…
Она машинально прильнула жадными губами к стеклу и стала пить.
Все мгновенно изменилось: волшебные деревья опять стали большими пальмами, а фонтан – только струйкой воды, которая поднималась и падала в бассейн; издалека доносились звуки музыки.
– Вы не должны больше танцевать, – услышала она слова Ричарда. – Вы прямо умираете от усталости. Вам надо отдохнуть.
– Я, кажется, пойду в свою комнату, – сказала Дора, – если только вы не будете сердиться, Ричард.
Он проводил ее до лестницы и постоял, пока она не скрылась из вида.
В ее комнате было прохладно, тихо и темно. Она остановилась у окна с закрытыми глазами. Итак, это случилось… То не был сон беспокойной сладкой ночи – он целовал ее, он любит ее, любит!.. Прочь все страхи, все сомнения – он любит ее… О, если бы этот день никогда не знал конца, если бы он мог бы тянуться вечно… О, теперь умереть – вполне, вполне счастливой, вспоминая глаза Пана, устремленные на нее, его поцелуи, с которыми он пил из нее душу…
Она оперлась о подоконник и склонила голову. Ей казалось, точно над нею пронеслась буря и, пощадив ее, оставила в изнеможении.
Различные чувства боролись в ней: ей было и стыдно, и страшно, и вместе с тем она была полна восторга и ликования.
«О, если бы снова пережить это восхищение от первого в жизни поцелуя», – думала она, хотя в то время, как он поцеловал ее, ей казалось, что она умирает, что она не переживет этого упоения.
Какой-то слабый голос внутри ее шептал: «Это конец, это конец…» – но он опять целовал ее, и снова то же блаженство, от которого, казалось, могло разорваться сердце; и сейчас еще оно билось так, как будто хотело выскочить из груди.
Дверь тихо, осторожно открылась. Дора вскочила с широко открытыми глазами, прислушиваясь. И вдруг голос Пана сказал:
– Дора!
Еще имя ее не успело слететь с его языка, как она была уже в его объятиях. Он схватил ее и как безумный прижал к себе.
– Я пришел, – произнес он, заикаясь, – чтобы сказать вам, Дора, что мы никому не должны говорить о нашей любви. Понимаете? Рексфорд пришел бы в ярость. Обещайте мне… Это будет секрет, наш секрет…
– О, обещаю, это будет наш божественный секрет. Секрет вашего и моего сердца. Только целуйте меня, целуйте меня еще!
Он заглушил в себе внезапно вспыхнувшее в нем чувство жалости к ней.
Губы ее касались его, целуя и прося поцелуя. Она положила руки ему на плечи, как бы отдавая ему всю себя, всю свою прелесть, всю молодость, всю красоту. Весь мир казался им далеким-далеким; их царством была скрывавшая их ночь, а музыкой – биение их сердец.
