– Я люблю вас, как любят святых.
Это тоже не особенно испугало ее. Но в его истомленном мозгу все перемешалось. Его любовь, неудовлетворенное желание, полная неизвестность будущего так подействовали на него, что он смешал воедино религию и страсть, две главные движущие силы людей такого воспитания, как Саварди.
Он склонился над ней:
– Долорес!
От его дыхания зашевелились ее волосы, и она слегка вздрогнула.
– Ах! – воскликнул Саварди со вздохом облегчения. – Наконец-то!
Руки его скользнули ниже и крепко держали ее. Их прикосновение казалось легким, и все-таки она чувствовала, что не может избавиться от них.
Его прерывающийся от страсти голос слабо долетал до нее:
– Сердце мое, душа моя… Вы, как божий цветок… Только любите меня, и вы будете цвести на алтаре моей любви… только любите меня. Вы всегда так холодны, неужели вы всегда так владеете собой? Я не могу больше терпеть, не могу…
Он наклонился и поцеловал ее.
Молодость, романтизм и неугасимая жажда любви, которая живет в каждом из нас и толкает на самые безумные поступки, затрепетали в ней от этого поцелуя. Губы Доры не возвратили его, а только приняли, но этого было достаточно; каждый влюбленный после этого будет питать надежду.
Момент угас, к Доре вернулась ее воля, и она почувствовала себя рассерженной и униженной.
Она быстро встала. Саварди протянул к ней руки. На его упрямом молодом лице читалась просьба; даже в этот миг Дора не могла не заметить, как он был красив. Она сказала, запинаясь и сознавая грубую заурядность своих слов:
– Прошу вас… не надо… Я напрасно позволила вам…
На лице Саварди отразились обида и изумление. Его синие глаза сузились. Он посмотрел на нее долгим взглядом, а потом подошел и обнял ее.
Сопротивление было бесполезно; Дора попыталась уклониться от него, но он вновь плотнее прижал ее к себе.
Поток испанских слов полился с его языка; в его голосе слышались мольба, обожание, власть. Никогда он не был более испанцем, более безжалостным, диким и безумным, чем в эту минуту.
Он считал, что ее колебания – одно притворство. Он не допускал, – как он и сказал ей, – чтобы она могла видеться с ним в течение стольких недель, чтобы она могла позволить посещать ее ежедневно, целовать ей руки, отвозить ее из театра в своем автомобиле и – ничего не почувствовать к нему.
Лицо его было бледно, а синие глаза блестели и стали почти черными.
– Вы больше не принадлежите себе, вы – моя… – сказал он и опять стал целовать ее, крепко прижав к себе.
В промежутках между поцелуями он выражал ей свое обожание потоком нежных слов, но Дора не слушала их. Она чувствовала себя совершенно униженной Саварди, и ей было стыдно за себя, так как эти поцелуи и его обаяние лишали ее сил, а вместе с тем его власть над нею была ей ненавистна.
Внезапно ее слух уловил, что он говорит уже не о своей любви, а о Кордове, и она стала слушать. Он говорил, что они вдвоем уедут на его виллу в Кордову.
– Там так уединенно, так прекрасно. Соловьи поют умопомрачительно, розы, как море, цветут апельсины… Мы будем одни…
Голос его упал до шепота; он прижался лицом к ее волосам и целовал их.
И вдруг Дора поняла, что он не просит быть его женой. Это сознание наполнило ее сердце тоской и горечью.
Она не любила его, она это хорошо знала; но в этот миг она решила, что он должен полюбить ее настолько, чтобы пожертвовать всем для нее; она заставит его просить ее быть его женой. Неожиданно она сама поцеловала его.
Он отстранился, пораженный своим новым счастьем, а она сказала:
– Приходите ко мне завтра в отель. А теперь поцелуйте меня на прощанье.
Он ласково поцеловал ее и вышел. Он был уверен, что сражение выиграно, а между тем он уже проиграл его. Ему казалось, что мир – игрушка, которой он может играть по своему желанию; в одиннадцать часов он был уже у Доры в отеле с зелеными орхидеями в руках; кроме того, он принес изумрудную цепь, перед которой не устояла бы самая добродетельная женщина.
При ярком дневном свете, с своими черными волосами и ресницами, с бронзовым цветом лица, он был очень привлекателен; на его губах блуждала счастливая улыбка.
Как только горничная Доры затворила за собою дверь и они остались одни, он мигом очутился возле нее, обнял ее и поцеловал долгим поцелуем, а потом отдал ей свои подарки.
– Ничто не может сравниться с красотой ваших глаз, но все-таки, может быть, вы не откажетесь принять эти безделушки.
Он усадил ее на диван и обнял.
– Пожалуйста, наденьте их. Я все боюсь, что вы окажетесь миражем, что вы вдруг испаритесь.
Они стали беседовать и в разговоре коснулись Кордовы.
– Мы поедем туда в автомобиле, – весело сказал Саварди. – Это будет чудесно; дорога скверная, но
