— Может быть, вы слегка проигрались? — ласково спросил Маунтли.
Нет, Филиппа ничего не проиграла. Он не мог больше говорить на эту тему, но все же продолжал нападать на Арчи:
— Скажите, Лоринг, кто посоветовал леди Вильмот поселиться в этой комнате?
— Я, — отрезал Арчи.
Маунтли деликатно смолчал; хотя ему было хорошо известно, что Арчи влюблен в Филиппу, но, надо ему отдать справедливость, настоящее положение вещей никогда не приходило ему в голову.
— Ради чего же эту милую крошку поедают эти проклятые москиты? Да и воздух на этой темной улице тоже неважный. А здесь, ей-богу, воздух такой чистый, что прямо необходимо и полезно дышать им.
Он и Арчи, идя по направлению к теннисной площадке, очутились в маленьком немощеном переулке.
Арчи обернулся к Маунтли с неожиданной свирепостью.
— Какое вам дело до того, где живет леди Вильмот? — спросил он, и лицо его исказилось судорогой.
Маунтли остановился и вынул портсигар; его обычно улыбающееся лицо выглядело теперь бледным, спокойным.
Он закурил папиросу, поднял глаза и смерил Арчи долгим взглядом.
— Вы большой нахал, — сказал он спокойно. — Я вижу, что вы хотите драться? Ну что ж, давайте!
Они сбросили свои белые пиджаки и начали. Они дрались безмолвно, и только было слышно шарканье подошв по каменным плитам и тихое прерывистое сопенье.
Арчи, получив от Маунтли нокдаун, поднялся на ноги, закружился и, наклонив голову, набросился на него как бешеный.
Пот катился с них градом; оба совершенно выбились из сил.
— Довольно, — пробормотал Маунтли, безуспешно стараясь подняться.
Филиппа узнала об этом, негодовала и возмущалась. Арчи было стыдно, и поэтому он дулся.
Маунтли на следующий день уехал, не встретившись больше с Арчи, а Филиппе он послал на прощанье букет роз.
Вечером Арчи поднялся и, немного прихрамывая, отправился к Филиппе. Ее комната напоминала беседку из роз.
— Алло! — сказал он недовольным тоном. — Хороша твоя верность, надо сознаться!
Он хотел, чтобы его утешили за все его страдания. Он чувствовал себя совсем разбитым, почти больным; он никогда в жизни не болел, и такое подавленное самочувствие его страшно угнетало.
Он внимательно оглядывал комнату, вазы, наполненные красными и желтыми розами, большую коробку с дорогими засахаренными фруктами… он хорошо знал, сколько все это стоит! Он как-то купил Филиппе небольшую коробку.
Она как раз приготовляла чай — они всегда пили чай вместе; услышав слова Арчи, она подняла голову и, не улыбнувшись, взглянула на него:
— Ты пришел раздражать меня? Я так устала.
— Расстроена отъездом Маунтли, не так ли? — Он не мог не сказать этого, ему просто необходимо было сказать так.
Филиппа отставила маленький пузатый коричневый чайник; их глаза встретились.
— Арчи, я предупреждаю тебя! Я не желаю выслушивать подобного рода замечаний. Если у тебя скверное настроение, то лучше уйди.
Арчи мгновение поколебался, угрюмо глядя на нее из-под прекрасного изгиба своих бровей, и, не говоря ни слова, повернулся и вышел.
Каждый настоящий влюбленный испытал неприятное раздражение первой ссоры, а также тоску одиночества…
Арчи и Филиппа прошли все этапы, начиная от жестокого торжества уверенности каждого в своей правоте и в абсолютной неправоте другого, через смутное желание примирения и более сильное желание быть снова любимым и, наконец, до убеждения, что все нипочем, лишь бы быть вместе.
Но прошли целые сутки, пока каждый из них пришел к этому последнему этапу, стоявшему на пути к их примирению.
Арчи говорил себе: «Лучше уж мне провалиться сквозь землю, чем снова видеть этот проклятый ворох роз».
Филиппа все время напрасно прислушивалась к его шагам и, наконец, решила уйти и не быть дома как можно дольше.
Они встретились в танцевальном зале «Мажестика», куда Филиппа пошла с отчаяния и где полковник Баррон сразу же пригласил ее пообедать с ним.
Зайдя в зал, Арчи увидел ее, смеющуюся, казавшуюся веселой и вполне счастливой.
Он танцевал с леди Рэллин сзади нее, не глядя на нее, сознавая всем своим существом острое унижение, что это — его работа, его профессия и что женщина, которую он любит, видит его в роли платного танцора, которому женщины суют в руку чаевые!
Леди Рэллин продолжала свою бессвязную болтовню, многозначительно сжимая его руку своими унизанными кольцами пухлыми пальцами, чтобы придать особое значение какому-нибудь пустому замечанию.
А Арчи в это время думал о том, как он приехал в Марсель искать работу, как ему не удавалось ее найти, как он все же остался там, занимаясь чем угодно: был проводником, исполнял какую-то работу в одной типографии, — словом, ни от чего не отказывался, кроме тяжелой работы, потому что его плечо не совсем еще зажило.
До этого вечера он не стыдился быть платным танцором, но теперь озлобление, жгучая боль и унижение, доводившие его до отчаяния, овладели им. Он говорил себе, что похож на дешевую марионетку, пляшущую перед презирающей ее толпой, что он жалкий «gigolo», один из того круга на Ривьере, который кормится за счет женских слабостей и в котором каждый слишком хорошо одет, преувеличенно вежлив, но скверно воспитан и хам в душе.
Он был бы в состоянии ударить леди Рэллин за то, что она улыбается ему прямо в лицо, и за ее сентиментальное: «Что с вами, милый Арчи? Скажите мне… скажите своей Лотти!»
Скажите Лотти!
Когда-то он был способен смеяться над этим, его это искренне забавляло! Теперь же эти слова, этот тон звучали оскорблением его мужского достоинства.
А Филиппа сидела здесь, глядя на него, как он скачет и вертится и как он продает себя за сто франков в вечер!
Он растравлял себя мыслью: «Она все поняла и презирает меня!»
Его профессия, пока он не любил Филиппу, его даже не трогала. Он не задумывался над ней и вполне приспособился: был бодр, делал сбережения, жил для будущего, когда он будет свободен и будет работать, чтобы стать на путь к богатству.
Но когда Арчи становилось невмоготу, Форд, угрюмый и вечно недовольный, старался привить ему свою точку зрения:
— Потерпи, это — только средство к достижению цели, ужасно неприятное средство, но я уверяю тебя, что близится конец.
Без сомнения, он был сумасшедшим, безумным, когда признался Филиппе в своей любви, строил планы женитьбы на ней и заставил ее отказаться от тех денег.
А что он мог ей предложить взамен? Он даже не мог купить ей цветов, которые ей преподносили другие мужчины, или подарить ей какую-нибудь мелочь вроде дорогих конфет или английских журналов. Все, что он мог сделать для нее, это только оплатить ее комнату и услуги.
Она, должно быть, это поняла; она не могла не понять этого за время пребывания здесь Маунтли.
Он так грубо и неразумно исковеркал ее жизнь. Он закончил на этот вечер танцы и вышел на террасу.
