совету.
– Пожалуй, лучше всего, – сказала Эвелин своей дочери, – чтобы ты некоторое время держалась от него подальше.
И Хелен вновь обрадовалась, что у нее есть Клиффорд, потому что ее захлестнули обида и ужас, и их надо было побороть. На мгновение ей показалось, что мать от нее отрекается. Но, конечно, это была чепуха. Они попробовали новинку – обдирный хлеб и медовую лепешку. И то и другое Эвелин понравилось, она уплатила свою долю счета, а на улице они улыбнулись друг другу, поцеловались и разошлись, каждая в свою сторону: Эвелин уже без дочери, а Хелен уже без матери.
ПРЕВЕНТИВНОЕ ИЗЪЯТИЕ
– Господи! – сказал Клиффорд в тот же вечер, когда Хелен рассказала ему про их разговор. – Ни в коем случае не подталкивай свою мать уйти из дома!
Они ужинали в постели, стараясь не запачкать черные простыни липким тарамасалатом, который Клиффорд сотворил из филе трески, лимонного сока и сливок, что было дешевле, чем купить готовый. Даже любовь не вынудила Клиффорда отказаться от привычки экономить – некоторые называли это скаредностью, но почему бы не употребить более мягкое слово? Клиффорд любил ни в чем себе не отказывать, но получал большое удовольствие и от того, что никогда не тратил на это ни единого пенни сверх необходимого.
– А почему, Клиффорд?
Иногда Клиффорд ставил Хелен в тупик, как ставил и Анджи, но у Хелен хватало сообразительности и здравого смысла просить объяснения. И лишенная упрямства Анджи, она схватывала все на лету. А какой хорошенькой выглядела она в этот вечер – просто обворожительной! Тоненькие мягкие руки, пухленькие обнаженные плечи, кремовая шелковая комбинация едва прикрывает округлые груди, а сама изящно грызет ровными зубками соленое печенье, пытаясь не капнуть на простыню тарамасалатом, – Клиффорд его взбил, пожалуй, чуть жидковато.
– Потому что твоя мать – источник вдохновения для твоего отца, – ответил Клиффорд. – И хотя для твоей матери это тяжкий крест, искусство требует жертв. Искусство важнее индивида, даже важнее художника, который его творит. Твой отец первым это признает, хоть он и чудовище. Кроме того, художнику требуется его гештальт – особое сочетание обстоятельств, которое помогает ему выразить свое особое видение вселенной. Гештальт твоего отца, как ни печально, включает «Яблоневый коттедж», твою мать, ссоры с соседями, параноическое отношение к Миру Искусства вообще и ко мне в частности. И до последних дней он включал тебя. Теперь ты из него вырвана. Это само по себе огромный шок, который загнал его в гараж. Если повезет, в его стиле, когда он оттуда выйдет, обнаружатся изменения. Будем надеяться, что коммерчески он превзойдет прежние.
Он осторожно отобрал у Хелен печенье, положил на край покрывала и поцеловал ее соленые губы.
– Но, наверное, – сказала Хелен, – ты поселил меня тут не только для того, чтобы картины моего отца обрели сбыт?
Он засмеялся, – но после крохотной паузы, как будто не был так уж в этом уверен. По-настоящему преуспевающие люди часто поступают по велению инстинкта, который работает на них: им не надо строить планы, рассчитывать шансы. Они просто следуют своему чутью, и жизнь сама склоняется перед ними. Клиффорд любил Хелен. Разумеется, любил. И все же – дочь Джона Лалли! Часть гештальта, нуждавшегося в шоке, толчке, встряске…
Но вскоре они позабыли про все это, а Клиффорд, кроме того, забыл рассказать, что отец Анджи Уэлбрук звонил ему на неделе из Йоханнесбурга.
«Решил предупредить вас, – гудел печальный могучий голос. – Моя дочка вышла на тропу войны».
«Из-за чего?» – Клиффорд был спокоен и небрежен.
«Бог знает! Ей не нравятся Старые Мастера, кричит, что будущее за нынешними. Говорит, что «Леонардо» швыряет деньги на ветер. Что вы натворили? Натянули ей нос? Нет, не отвечайте. Я ничего знать не хочу. Только не забывайте, что хоть я и главный держатель акций «Леонардо», в Соединенном Королевстве меня представляет она, и узды на нее нет никакой. Девочка она умная, хоть и гвоздь в заднице».
Клиффорд поблагодарил его и обещал прислать ему чудесные отзывы о Босхе плюс сообщения прессы о неслыханных очередях, заверил, что капитал его помещен абсолютно надежно и что «Леонардо» все больше становится источником содействия современному искусству и поддержки такового, – иными словами, что Анджи катается по тонкому льду. Затем он позвонил Анджи и пригласил ее позавтракать вместе. Об этом он тоже забыл сказать Хелен. Он оставил ее распростертой на постели в столь сладкой истоме, что прийти в себя она могла только к вечеру, к его возвращению.
Анджи и Клиффорд встретились в «Кларидже». Мини-юбки только-только входили в моду. Анджи явилась в бежевом брючном костюме из мягкой шагрени и попросила, чтобы ее проводили к столику Клиффорда. Утро она провела в косметическом салоне, но рука парикмахерши, наклеивавшей фальшивые ресницы, дрогнула, один глаз покраснел, и ей пришлось надеть темные очки, Клиффорд же, как она знала, темные очки презирал, делая исключение только для катания на лыжах в горах. А потому она уже кипела.
– Очень сожалею, – опрометчиво сказал метрдотель, – но дамы в брюках у нас в Большой зал не допускаются.
– Неужели? – грозно спросила Анджи, закипая еще больше.
– Возьму на себя смелость рекомендовать вам Малый зал.
– Нет, – сказала Анджи. – Возьмите лучше брюки. Она тут же расстегнула брюки, вышагнула из них, вручила метрдотелю и в мини-юбке прошествовала к столику Клиффорда. Жаль, подумал Клиффорд, что ноги Анджи оставляют желать лучшего. Они заметно испортили ее триумф. Однако впечатление на него такая находчивость произвела. И на многих других тоже. Анджи опустилась на стул под рукоплескания.
– Я знаю, что я подлец, – сказал Клиффорд над перепелиными яйцами. – Я знаю, что подвел тебя. Я знаю, что поступил непорядочно и гнусно, но дело в том, что я влюбился. – И он поднял на Анджи ясные голубые глаза, встретил слепой взгляд темных очков и тут же снял их с нее.
– У тебя один глаз красный, – сообщил он. – Брр! Этот жест, прикосновение, сопровождающие слова почему-то заставили ее поверить, что хоть он и влюбился, но между ними еще далеко не все кончено. И она не ошиблась.
