– Опять вы! – сказала она, но впустила его в свою прибранную убогую гостиную. – Что вам нужно? Мой муж умер и не воскреснет. И даже, останься он жив, зачем бы он вернулся ко мне?
– Из-за денег, – ответил Артур.
Она засмеялась жиденьким дребезжащим смехом.
– Что да, то да, – сказала она. – Если деньги способны поднять человека из могилы, то Эрик Блоттон восстал бы из мертвых. Да только от них мало что осталось. Я об этом позаботилась. Я их жертвую. Понемножку, чтобы растянуть подольше. Такое у меня теперь занятие. Есть хоть ради чего из дома выходить.
– У вас доброе сердце, – сказал он.
Этим он ей угодил. Она предложила ему чашку чая.
– Вы, черные! – сказала она. – Прибираете страну к рукам. Повсюду вы, куда ни глянь. По всей этой улице. Что же, ко всему привыкаешь.
– Благодарю вас, – сказал он.
– Так я же не про вас, а вообще.
– Естественно, – сказал он и подумал, что его родителям было бы стыдно за него – что он скрежещет зубами от оскорбления, но ничего не делает, чтобы мир изменился, стал лучше. Суть же заключалась в том – и он это знал, – что физически он был храбрым человеком, но моральным трусом. Поставьте его перед обезумевшим преступником, который норовит раскроить ему голову топором, и он покажет себя быстрым, находчивым, умелым. Поставьте его на трибуну и попросите произнести речь на митинге, и у него заколотится сердце, задрожат руки, язык прилипнет к гортани. Опозорится сам, опозорит дело, которому служит. Столкнувшись с расизмом миссис Блоттон, порожденным глупостью, неврозами и невежеством, он палец о палец не ударил, чтобы разубедить ее или просветить, и ему было стыдно.
Миссис Блоттон тем временем по собственному почину сказала, что деньги жертвует детским приютам. Ее всегда расстраивал способ, каким ее муж зарабатывал на жизнь, но что она могла сделать? Долг жены – быть верной мужу. Но все-таки – красть детей! Чаще всего для отцов, потому что деньги обычно были у отцов, а у матерей были дети. Ну, да все это теперь позади. Она была рада гостю, даже такому, как Артур. Не так-то часто ей выпадал случай посидеть и поговорить. Правду сказать, она же совсем одна. Ну разве что кошка. Да какая это кошка? Тощая помоечница. Она бы купила ангорскую, потратилась бы немножко на себя, да только соседи ее украдут, обдерут, из мяса состряпают рагу, а шкурку продадут.
– Почему бы вам не уехать отсюда, не пожить на юге Франции в свое удовольствие? Вы же миллионерша.
– Ш-ш-ш! – Она ненавидела это слово, панически боялась, что ее ограбят. Да и как это она поедет на юг Франции? И что она там будет делать? С кем? С людьми она сходится туго. Нет, лучше тихонечко жить здесь, а деньги жертвовать. Да и дом оставлять пустым нельзя: кто-нибудь обязательно вломится и все тут сокрушит. Она лежит по ночам и не спит, все думает об этом, думает о том, что наделал ее муж. Поплатился за курение. Ведь что такое курение, как не самоубийство? Что же, Господь не стал ждать. И за похищение маленькой дочки Вексфордов. Как ее звали? Нелл? Какая страшная трагедия. Она бы удочерила маленькую девочку, только кто ей позволит? Вдове в годах! Или хотя бы взяла под опеку. Ей бы хотелось как-то искупить…
В одном распределительном центре она видела девочку, которая просто за сердце ее взяла. Эллен Рут. Примерно ровесница дочке Вексфордов. Некрасивая правда. Ее все время стригли наголо. Она даже спросила, нельзя ли ей взять девочку к себе домой. Но они не позволили. Умственно отсталая, то есть так они сказали. Только она не поверила. Она-то способна узнать французский, когда его слышит. А они, невежды, просто думали, что ребенок бормочет невесть что.
– Французский? – переспросил Артур. – Она говорила по-французски? Где она сейчас?
– Пропала, – ответила миссис Блоттон, и Артур подумал: «Конечно, она! Ну конечно!» Ведь если ребенок пропадает раз, второй, то пропадает и в третий; своего рода пожизненная привычка, или тенденция, если вам так больше нравится. Но Эллен Рут? Элинор Вексфорд стала Эллен Рут? Немыслимо!
– Для черного, – сказала миссис Блоттон, – вы не так уж плохи. Курите?
– Нет, – сказал Артур.
– Ну что же, – сказала миссис Блоттон, прощая его, – и это уже кое-что. Мир вроде бы на том стоит, что люди в нем всякие.
– Наверное так, миссис Блоттон.
К его удивлению, она пожала ему на прощание руку и улыбнулась, и он увидел, что в ней есть свое обаяние. Может быть, родители все-таки не осудили бы его за образ жизни, который он избрал. Он вдруг понял, что это он считал, будто обязан следовать их путем, он, но не они – навязчивая идея, рожденная ощущением вины, что вот он живет, а они погибли внезапно и насильственно. Предать их убийц в руки правосудия он не мог, но жизнь свою он посвятил тому, чтобы исправлять содеянное зло. И этого, наверно, достаточно. Он вышел из номера 208 более упругой походкой с более легким сердцем и заметил, что даже здесь, у этого унылого пригородного шоссе в кустах поют птицы, на розах набухают бутоны, а на подоконниках сидят кошки и смотрят на него круглыми судейскими глазами, но на этот раз словно оправдывая, а не осуждая.
УЗОРЫ ВИНЫ
Артур Хокни расстался с миссис Блоттон и тут же отправился в Истлейкский распределительный центр.
Он увидел низкое современное здание из бетона и стекла, – бетон весь в разводах сырости и граффити, а стекло грязное и кое-где разбитое. Центр был не настолько новым, чтобы не успеть обветшать тем своеобразным скорбным манером, какой свойствен запущенным современным зданиям – словно они жаждут как можно быстрее вновь превратиться в те материалы, из которых их так непродуманно создали.
Артур постучал в облупившуюся дверь. Ниоткуда не доносились голоса играющих детей, детский смех. Почему так? – подумал он. Миссис Блоттон упомянула, что Эллен Рут стригли наголо. Кто в нынешнее время стрижет маленьких девочек наголо?
В конце концов дверь открыла молодая женщина, наполовину китайского, а наполовину (как он узнал