НАСЛАЖДАЯСЬ ЖИВОПИСЬЮ
– А это еще что? – спросила Анджи у Клиффорда, заглядывая в Речную галерею «Леонардо» – узкое длинное помещение, выходящее на Темзу и только что торжественно открытое. Как ей показалось, его прекрасно освещенные стены были увешаны беспомощной мазней.
– Детская живопись, – сухо ответил Клиффорд. Она была в Лондоне проездом. Он вот-вот должен был стать отцом двойни. Хелен расхаживала по особняку на Орм-сквер счастливая, медлительная и уверенная в завтрашнем дне, босая и необъятная, и все благодаря ему, в чем было что-то очень приятное для самолюбия. Носить под сердцем двойню обычно не так-то легко, но Хелен была спокойной и довольной и лишь изредка вздыхала и постанывала. В клинике он будет с ней. Ну конечно же, будет. Потеряв одного ребенка, он не хочет лишаться хотя бы секунды общения со следующим, даже если этот следующий явится в виде двойной порции.
– Но для чего «Леонардо» вдруг понадобилась детская живопись? – спросила Анджи.
– Для выставки, – сказал Клиффорд. Она просунула руку ему под локоть. На ее пальце было кольцо с солитером величиной не меньше сливы. – «Уитабикс» организовала выставку детской живописи и попросила у нас разрешения воспользоваться для нее новой галереей. Мы сказали «да».
– О Господи! – воскликнула Анджи. – С какой стати? Что это даст?
– Отличную рекламу, – ответил Клиффорд. Он не сказал Хелен о приезде Анджи. Не хотел ее волновать. И от души желал, чтобы Анджи убралась куда-нибудь подальше. Он решительно не хотел оказаться с ней в кровати в номере «Кларидж». Она выглядела на редкость пропеченной солнцем и худой.
– Жуткая мазня, – сказала Анджи. – Беда детской живописи в том, что она вовсе не очаровательна, как думают родители, а попросту никуда не годится.
Они остановились у картины, очень мило написанной, в которой, но мнению Клиффорда, была какая-то воздушная прозрачность. Она получила первый приз для детей моложе 10 лет. На ней были изображены две довольно смутные человеческие фигуры, заключенные в чем-то вроде витой раковины, или хвоста самолета, или в своего рода небесном лифте на канатах из голубков в руках ангелов, которые свешивались с пушистых облаков и благосклонно смотрели вниз на ласковое море.
– До чего своеобразно! – сказала Анджи. – Автора следовало бы показать кому следует.
– По-моему, чарующая вещица, – сказал Клиффорд и поискал взглядом фамилию художника. Какая-то Нелл Бичи (9 л.). Он вспомнил свою Нелл и облизнул пересохшие губы. Горе все еще порой внезапно его охватывало, но теперь оно вызывало грусть, не злобу. Сколько лет было бы теперь Нелл?
– Напоминает Лалли, – сказал он. – По-своему. Только тут не бешенство, а счастье.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Анджи. – Я все еще сохраняю этот номер в «Кларидже». Может, завернем туда, раздавим бутылочку шампанского в честь близнецов?
С сожалением должна констатировать, что Клиффорд не ответил «нет», хотя все время мысленно постукивал по дереву, чтобы надежнее внушить себе, будто ничего этого не произошло. Но оно произошло. Да-да. Анджи победоносно улетела восвояси. Хелен ничего не узнала. Клиффорд промолчал. В конце-то концов, какой тут вред? Ах, читатель, в системе всего сущего есть великие весы, на которых добрые деяния кладутся на одну чашу, а дурные – на другую, и даже если зримого вреда причинено не было, тем не менее ничему хорошему это не способствовало. Вот так-то.
МИР И ПОКОЙ
Читатель, вообразите безмятежную долину где-то у границы с Уэльсом в году 1977. Вообразите прелестные холмы, бурные потоки, красивые извивы шоссе А-49 и примерно в миле от него деревушку Руллин, ничем не примечательную, кроме церкви с саксонской башней, изредка навещаемой туристами. Представьте себе Дальнюю ферму чуть в стороне от Руллина, уединенную, чарующую, запущенную, а также уезжающую из нее по утрам на школьном автобусе и на нем же возвращающуюся вечером чистенькую, хорошенькую, умненькую 12-летнюю школьницу, которая в этом году перешла в среднюю школу. И конечно же, это не кто иная, как Нелл Вексфорд, и я не сомневаюсь, вы будете рады узнать, что ей выпало хотя бы несколько лет мира и покоя, пусть и в преступной среде. Как, впрочем, и ее настоящим родителям Клиффорду и Хелен – хотя только Джон Лалли, ну и еще горстка других, назвали бы среду, в которой вращались эти двое, «преступной». Речь, естественно, идет о Мире Искусства. Теперь, десять лет спустя, когда настоящее грабит прошлое и творческое прозрение художника обесценивается алчностью тех, кто прекрасно умеет эксплуатировать это прозрение, данное слово, быть может, не покажется таким уж неуместным, таким параноичным, как тогда.
Читатель, вернемся к теме мира, покоя и девочки. Моя честолюбивая мечта – увидеть, как слово «наказание» будет изъято из нашего языка. Мне еще не встречался ребенок или взрослый, которого «наказали» бы и он стал от этого лучше. Наказание обрушивают сильные на бессильных, оно порождает упрямое неподчинение, озлобленность, страх и ненависть, но только не раскаяние, желание исправиться, самопознание. И только ухудшает положение. Вносит свой вклад в сумму человеческих печалей и ничего из нее не изымает, не уменьшает ее. Да, конечно, шлепайте ребенка, когда он всовывает пальчик в розетку или опрометью перебегает улицу – как от этого удержишься? К тому же это непроизвольная реакция, а не продуманное наказание, и ребенок тотчас прощает шлепки – но если вы хотите, чтобы ребенок вел себя хорошо, то не забывайте: нахмуренные брови и печальный вздох матери, которая обычно улыбается, пугают ребенка куда больше брани и порки, если мать и так не скупится на затрещины.
Упоминаю я об этом потому, что к большой чести этих двух преступников, Клайва и Полли, они никогда Нелл не наказывали, но неизменно гордились ею: потому-то, по моему глубокому убеждению, она, несмотря ни на что, так расцвела от их забот. Свет считал их скверными, по-настоящему скверными, но на шкале человеческой мерзости и жестокости скупка, укрывание и продажа краденого, на мой взгляд, стоят невысоко. Да и в своем деле Клайв и Полли были настолько безалаберными, что бросали французские полированные столики под дождем, а стулья из ценных пород дерева укутывали сырой соломой, так что ножки начинали гнить, и оставляли гобелены на прямом солнце, от чего те выцветали, и очень часто забывали потребовать деньги или не пересчитывали их – а стоит приобрести подобную репутацию, ухо держи востро! Нелл делала что было в ее силах. Даже в совсем нежном возрасте у нее был глаз на «хорошую вещь» и ей не нравилось наблюдать, как красивые предметы портятся и гибнут.
«Клайв, – говорила она, – давай отнесем столик в дом? Ну посмотри, крышка вся пошла пузырьками из- за солнца. Я помогу. Берись за тот конец, а я возьмусь за этот».
«Попозже, детка, – отвечал он лениво и нередко добавлял: – Что бы с нами было без тебя, Нелл?» – Причем с глубокой искренностью. Но ограничивался тем, что затягивался очередной сигаретой из целебных трав (так, во всяком случае, он объяснял Нелл ее необычный запах) и оставлял все, как было, и когда Бино и Рейди приезжали за столиком, то находили вспузыренный лак и гниль вместо дорогого, в великолепном состоянии, пусть и краденого, антикварного изделия, и происходила неприятная сцена.
