Билби прикинул в уме, кто опаснее: горилла или бродяга, - выбрал меньшее из двух зол и придвинулся ближе к огню, - впрочем, не слишком близко. Разговор продолжался.

Это был длинный и бессвязный разговор, и бродяга временами казался вполне добродушным человеком. Обмен мнениями иногда прерывался расспросами; речь шла об отъезде и возвращении, о бродячей жизни и о жизни вообще и о таких понятиях, как 'нужно' и 'можно'.

Иногда, особенно сначала, Билби казалось, что где-то в бродяге прячется лютый зверь, - порой он выглядывает из-за свисающей пряди волос и вот-вот кинется на него. А иногда ему казалось, что бродяга - славный, добрый, веселый и забавный дядя, особенно когда он говорил что-нибудь погромче и задирал голову, выставляя заросший щетиной подбородок. А потом добродушный говорун снова превращался в мерзкого, противного бродягу, и лицо его в красных отсветах костра становилось таким хитрым и безобразным, что у Билби начинали бегать по спине мурашки и он отодвигался подальше. А потом этот взрослый человек опять казался ему сильным и мудрым. Вот как неустойчива стрелка компаса мальчишеских ощущений.

Разговаривал бродяга как-то странно, слова были непривычные: 'ночлежка', 'кутузка', 'цыганить', 'фараоны', 'лягавые', 'работный дом' и тому подобное. Все эти слова Билби пытался подогнать под свои привычные понятия и потому никак не мог взять в толк, о чем тот говорит: только ему покажется, что понял, как вдруг выясняется нет, это совсем не то - и надо опять изо всех сил соображать, о чем же это он говорит. И сквозь весь этот туман и путаницу перед ним замаячила какая-то доселе неизвестная жизнь жизнь странная и беззаконная, грязная, во всех отношениях грязная и страшная - и однако заманчивая. Да, вот что было самое странное и удивительное - она влекла и манила. В ней было что-то забавное. Мерзкую и отталкивающую эту жизнь наперекор всему освещали дерзость и смех, пусть горький, но все же смех. В ней таилось веселье, которого лишен был, например, мистер Мергелсон, была острота, точно у лука или какой- нибудь кислоты... И от этого воспоминание о мистере Дарлинге становилось серым и пресным.

Бродяга с самого начала решил, что Билби натворил что-то и потому удрал, но какая-то непонятная деликатность мешала ему напрямик спросить, в чем провинился мальчишка. Впрочем, он уже много раз осторожно заговаривал на эту тему. И еще он считал, что парнишке полюбилась бродячая жизнь и что, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, они с Билби теперь не расстанутся.

- Это нелегкая жизнь, - наставлял его бродяга, - но на свой лад она хороша, а ты парень вроде крепкий, выдержишь.

Он рассказывал о дорогах, о том, что и дороги и местности бывают разные. Эта местность, к примеру, хорошая: не все кругом возделано, и потому здесь к путникам, которые ночуют под открытым небом, относятся не так уж плохо. А взять другие дороги (вот как из Лондона на Брайтон), только зажги спичку, - и к тебе сразу кто-то бежит. А здесь люди тебя не тронут, надо только поаккуратнее обращаться со стогами сена, где ночуешь. И не так уж они злятся, если застукают тебя, когда подстрелишь фазана. Да и пустой хлев для ночевки здесь найдешь скорее, чем где-нибудь еще.

- Вообще-то я, как завижу где сарай или другое какое крытое помещение, тут же ухожу прочь, пусть хоть бы и дождь как из ведра. Можно, конечно, еще и в ночлежку или в работный дом. Хуже всего дождь: промокаешь до нитки. Ты-то еще этого не пробовал, раз ты в пути только с понедельника... А когда промокнешь, да тебя еще прохватит холодным ветром... Бр-р! Один раз меня даже заросли густого падуба не спасли, а уж, кажется, в такой-то чащобе можно укрыться от ветра и дождя...

- Работные дома - это последнее дело. Лучше уж я на голодное брюхо переночую в ночлежке, чем пойду в работный дом. Да, ведь ты еще не испробовал работного дома.

- Да и ночлежки - тоже не рай земной.

О некоторых содержательницах ночлежек бродяга отозвался в незнакомых Билби, но, похоже, весьма нелестных выражениях.

- И вечно в ночлежках почему-то все стирка, когда ни приди - все стирают. Кто носки, кто рубашку. А начнут сушить - кругом один пар. Ф-фу! Не понимаю, зачем это нужно - стирать. Все равно опять вымажется.

Он разглагольствовал о работных домах, о тамошних надзирателях.

- Там заставляют мыться в бане, - с отвращением добавил он, сопровождая эти слова мерзкими, но по- своему притягательными эпитетами. - Мытье - вот что хуже всего. Даже когда ты все время под открытым небом, дождь ведь не все время льет. А уж когда дождя нет, какой дурак полезет в воду?

Он вернулся к более приятным сторонам кочевой жизни. Уж кто-кто, а он ярый сторонник жизни на свежем воздухе.

- Ну разве плохо мы тут устроились? - говорил он и яркими красками обрисовал невинные кражи, пополнившие меню их ужина и придавшие ему известную пикантность. Но из его слов можно было понять, что и ночлежки тоже имеют свои преимущества.

- Как же это ты ни разу не побывал в ночлежке? - удивлялся бродяга. - А где ж ты спал с самого понедельника?

Билби рассказал про фургон, и слова его вдруг показались ему слишком бледными и убогими.

- Тебе повезло, - ухмыльнулся бродяга. - Вообще малолетним всегда везет в таких делах. А вот попался бы я трем таким путешественницам, думаешь, меня бы позвали в фургон? Черта с два.

И он с явной завистью порассуждал о подобных случаях и о том, как здорово можно ими воспользоваться.

- Тебя никто не боится, вот тебя всюду и пускают, - с завистью заключил он.

И, чтобы утешить себя, начал рассказывать всякие небылицы о своих собственных удачах. Оказалось, что когда-то он путешествовал в обществе дамы по имени Иззи Бернерс - 'шикарная была красотка- циркачка, любимица публики'. И еще он вспоминал славную подружку Сьюзен. Билби было трудновато уловить смысл этих воспоминаний, потому что бродяга говорил отрывисто, перескакивая с одного на другое и перемежая свою речь коротким многозначительным смешком.

Постепенно у Билби создалось представление о ночлежном доме как об огромном многолюдном месте, где посередине пылает огонь в очаге и все что-то стряпают, ругаются и спорят и куда вдруг 'ввалились мы с Иззи'.

Костер догорал, лесная тьма, казалось, подползала все ближе. Длинные лучи лунного света пробивались сквозь кроны деревьев и как бы упорно показывали на какие-то невидимые предметы; от лунного света то там, то тут возникали серые пятна, они были похожи на лица и словно следили за Билби. По приказу бродяги он сделал вылазку и набрал веток, так что костер снова разгорелся, а темнота и мысли о возможной встрече с гориллой отступили на несколько ярдов; и бродяга похвалил его, сказав, что костер 'первый сорт'. Он уже соорудил ложе из листьев и теперь предложил Билби расширить его и устраиваться на ночлег, а сам, лежа ногами к костру, продолжал разглагольствовать.

О краже и мошенничестве он говорил просто с нежностью, эти занятия у него выглядели, как увлекательные шутки и приключения. По его словам, когда посчастливится напасть на простачка, то одурачить такого не просто забава, но первейший долг. Он не жалел красок, и подчас мошенники получались у него такими смышлеными и находчивыми, что Билби начинал восхищаться ими, порою совершенно забывая, что они все же мошенники.

Билби лежал на куче листьев рядом с растянувшимся во всю длину бродягой и чувствовал, что мысли и представления о том, что хорошо и что плохо, начинают у него как-то путаться. Тело бродяги заслоняло его сбоку, точно темный, но надежный вал; огромные ступни загораживали костер, но отблески огня прыгали по стволам деревьев вокруг них, и порой эти блики метались так резко и неожиданно, что Билби настораживался и, вскинув голову, следил за ними. Среди ужасов и опасностей, таящихся в ночи, бродяга превращался для него в целый мир, в весь род человеческий, в нравственную опору. Голос его нес утешение, его речи позволяли забыть об окружающей зловещей тишине. Первоначальное недоверие к нему постепенно исчезло. Билби стал думать о нем, как о славном, щедром и заботливом друге. Он также начал привыкать к чему-то еле уловимому - назову это условно 'барьером обоняния', - что разделяло их до сих пор. Своими речами бродяга уже не стремился 'просвещать' Билби. Лежа на спине и заложив руки за голову, он обращался не столько к своему собеседнику, сколько к звездам и ко всей вселенной. И прославлял он уже не бродячую жизнь вообще, а ту бродячую жизнь, которую вел он сам, и собственную храбрость, и прочие свои достойные всяческого восхищения качества. Словом, этим монологом бродяга как бы сам себя утешал - способ не новый, тайная опора многих и многих душ.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату