кожаным верхом шебанга, и на каждом из них болтался яркий флажок, сейчас безжизненно поникший от безветрия. Шесты, обвязанные красными, зелеными и черными лентами, поддерживали выступавший над входом балдахин, под которым образовывалось нечто вроде портика. По бокам этот портик поддерживали шесты с трофеями. Трудно было что-то угадать по выражению бледного липа Тоза, но Борсу почудилось, будто любопытство промелькнуло в глазах Посланца, когда тот изучал висящие перед входом черепа — каждый из них был выварен в кипящей воде, избавлен от остатков плоти и тщательно выбелен. Затем светловолосая голова Тоза повернулась сперва к трофеям, вознесенным перед обиталищем Мерака, а потом и к выставленным у жилищ других вождей. Насмотревшись, он возвратил взгляд к Борсу и повел рукой в сторону входа.
Дротт, вдохнув поглубже, ступил меж шестов, приближаясь ко входу. Шкуры двух диких быков образовывали раздвижной занавес, перед которым Борс остановился, уперев в землю копье и негромко позвав:
— Гавроч? Борс из Дротта принес великую весть.
Мгновенно, как если бы этого ждали, занавес раздался в стороны, и снаружи появилось три человека. Все они, вместе с девятерыми, оставшимися внутри, представляли собой гехрим — отряд личных телохранителей Нилока Яррума. Каждый из них поклялся защищать ала-Улана ценой своей жизни и подчиняться только ему. У каждого ала-Улана имелся свой гехрим, и даже Мерак не мог им приказывать, ибо верность этих людей была скреплена кровью и тайными обетами, которые привязывали их к предводителям, отменяя все прочие узы.
Трое очутившиеся перед Борсом были полностью вооружены и снаряжены, несмотря на неурочный час. Шлемы с гребнями покрывали головы, выбритые, как положено гехримитам; личины и нащечники закрывали их лица, и лишь свирепые глаза и неулыбчивые рты говорили о том, что это люди. Кольчуги покрывали их торсы, а кожаные штаны обтягивали ноги, от колен до лодыжек закрытые металлическими наколенники, ниже землю попирали сапоги из жесткой кожи с острыми, окованными металлом носками. Станы воинов стягивали широкие боевые пояса. Каждый был вооружен топориком, кинжалом и длинным мечом. Правая рука каждого гехримита покоилась на рукояти меча, когда они недобро уставились на внезапно оторопевшего Борса.
— Великую весть? — голос Гавроча звучал резко, некогда он был ранен в горло, а сейчас еще и недоволен. — Что это за весть, которая не может подождать до зари?
Борс с трудом выдержал взгляд этого стального лица, устремив глаза в точку за плечом Гавроча, — и увидел там еще троих гехримитов, не облаченных в доспехи, но с мечами. Еще дальше в прихожей растянулись на постелях шестеро оставшихся. У каждого справа лежал меч в ножнах.
Борс готов был возвестить приход Посланца, но внезапно вспомнил предостережение Тоза, который сказал, что говорить надлежит только с самим Нилоком Яррумом. Воин невольно оглянулся на молчаливого пришельца позади себя. Гавроч проследил за его взглядом и на пядь извлек клинок из расшитых бисером ножен.
— Ты приводишь чужаков, нарушая отдых ала-Улана?
— Это чужак, которого ала-Улан пожелает приветствовать, — быстро сказал Борс, опасаясь, как, бы клинок не покинул свое убежище еще дальше. — Даю слово, Гавроч.
— Твое слово?
Предводитель гехрима произнес это с пренебрежением, и Борс почувствовал, как у него вспыхнуло лицо, руки непроизвольно сжались на копье. Это малозаметное движение вызвало недобрую улыбку у телохранителей, и Борс попридержал свой гнев. Гехрим — это избранные, и злить их означало бы искать смерти, ибо они подчинялись лишь ала-Улану. Именно гехримиты вырезали на спинах кровавых орлов — если только Нилок не приберегал эту потеху для себя.
— Даю слово, — повторил Борс.
— Кто это? — огрызнулся Гавроч, взметнув подбородок в направлении Тоза.
Вопрос был намеренно оскорбительным, и не случайно обращен к воину, а не к тому, с кем явно не желают разговаривать. Прежде чем Борс успел ответить, Тоз заговорил сам.
— Тот, кто уже устал от твоих пустых слов, страж.
У Борса свело желудок. Челюсти Гавроча напряглись, недобрый огонь вспыхнул в его глазах. Борс отступил на шаг, думая воспользоваться тем, что копье длиннее меча, и услышал тихое скольжение металла по коже: гехримитский клинок вышел из ножен уже наполовину.
Прежде чем он вышел полностью, Тоз обошел воина и занял его место перед разъяренным стражем.
— Я безоружен. А ты настолько труслив, что готов обрушить на безоружного путника острую сталь?
Борс додумал: «на безоружного, но не беззащитного». Нет, далеко не беззащитного. И ничего больше не сказал, предпочтя предоставить Тозу объясняться с гехримом и наблюдая, как та часть лица Гавроча, которую не закрывал шлем, наливается яростью. Тот опять убрал клинок и жутко усмехнулся.
— Мне и впрямь не следует убивать безоружного путника, — прорычал он. — И я предоставлю моим людям вырезать орла на твоей спины.
Зачарованный ужасом, Борс наблюдал, как Гавроч подает знак двоим по сторонам от него, приказывая схватить чужака. Воин открыл рот, готовый прокричать, что они оскорбляют самого Посланца, и что Нилок Яррум за такое вырежет орла им всем — включая, вне сомнений, и Борса. Но предостережение это не прозвучало. Борс так и не закрыл рот, этому помешало изумление. Ибо он, конечно, не сомневался, что Тоз — Посланец, и, стало быть, наделен сверхъестественной мощью, лежащей за пределами человеческого понимания. Но все же он едва поверил своим глазам, наблюдая дальнейшее.
Два гехримита двинулись к луноволосому человеку, который стоял неподвижно, не делая даже попыток защититься. Они ухмылялись, готовые схватить чужака за руки. Один миг — и вот оба летят назад, их ноги в сапогах отрываются от утоптанной земли, руки хватают пустоту, вместо уродливых ухмылок — разинутые в изумлении рты. Воины ударились о шесты с трофеями, обрамляющие вход, и тяжело рухнули наземь, черепа дробно загремели. Оба гехримита остались лежать неподвижно, а остальные таращились на них, обнажив оружие и ожидая приказов Гавроча. Тоз протянул правую руку, направив указательный палец мимо Гавроча на вход. Борс увидел, как вспыхнул и замелькал тот самый колдовской огонек, который впервые объявил о прибытии Посланца. Затем проем охватило холодное пламя и гехримиты, приплясывая, отпрянули назад, лупя себя по затлевшим волосам и опаленной коже. Один, то ли более храбрый, то ли более тупой, чем прочие, всадил клинок в этот огонь без жара. И взвыл, выронив меч — ибо сталь тут же раскалилась докрасна, а на руке вспухли волдыри.
— Итак, ты не прочь вырезать мне орла? — В голосе Тоза шипение гадюки мешалось с шепотом острой стали, взрезавшей мягкую плоть.
Гавроч оцепенел, так и не вытащив до конца меч. Глаза Посланца, которые теперь обратились на него, повергли охранника в неподвижность, словно он был связан веревками. Тоз улыбнулся, и Борс увидел, что провалы его глазниц вспыхнули еще более яростно и теперь грозят почище любого клинка.
— Ты слишком много на себя взял, страж. Ты отрицаешь то, что должно принять. И ты вот-вот узнаешь, что такое кровавый орел. Колдовской огонь на конце указующего перста разгорелся ярче, и Борс увидел, как струится пот из-под нащечников и личины шлема Гавроча. Он видел, как широко раскрылся рот гехримита, но из губ вырвался лишь хриплый сдавленный стон боли. Тоз произвел небольшое и быстрое движение — слишком быстрое, чтобы его разглядеть.
Белый свет устремился с его вытянутого пальца в грудь Гаврочу. Теперь Гавроч закричал — и Борс, подойдя ближе, закричал вместе с ним. Ибо он увидел, как лопнула крепкая гехримитская кольчуга: вспучилась и рассыпалась, когда сами собой разнялись ее мелкие кольца. Затем треснула надетая под кольчугой кожаная рубаха, разорванная выметнувшимися изнутри плотью и органами. Завеса крови повисла на миг в ночном воздухе, затем тяжело опала, обдав ножи, землю и шесты с трофеями темно-красной кашей. Гавроч еще мгновение стоял на месте, в глазах его стыла отчаянная мука и непонимание. Белые с красным ребра вылезли наружу, легкие, все еще вздымающиеся и опадающие, свисали до пояса, на острые носки сапог капала кровь. Затем глаза воина закатились, колени подогнулись, и он ничком рухнул наземь — легкие издали жуткий хлюпающий звук, когда на них обрушился вес тела.
Тоз снова шевельнул рукой, и огонь, запечатавший вход, угас. Ни один из стражей не попытался более напасть на одетого в меха пришельца: они лишь глазели, пораженные ужасом, на окровавленный труп
