альтруистами. Каждый день подобного… никто не выдержит… Я не знаю, как становятся сумасшедшими, я хочу сказать: как людей признают сумасшедшими по закону и кто имеет на это право. Кто-то… мне кажется, два врача должны признать его невменяемым, или еще что-то. Но в любом случае я не думаю, что ваш отец — сумасшедший.
— И я не думаю. Но этого мало, чтобы его спасти.
— Ну, так что-нибудь другое. Он, как вы сказали, человек с воображением, со сверхвоображением, которым овладела фантастическая идея. Возможно, тут поможет психоанализ?
— Не исключено. Психоаналитик, который вернет его разговорами к тому, каким он был прежде.
— Да, если бы, например, Уилфрид Дивайзис мог с ним поговорить.
— Я почти ничего о них не знаю. Конечно, я читала Фрейда… и немножко Юнга.
— Я как-то познакомился с Дивайзисом. Мы беседовали на званом завтраке. И мне понравилась его жена. И если бы вам удалось поселить вашего отца в каком-нибудь деревенском коттедже. Да, кстати… у вас есть деньги?
— Чековая книжка у него, но он выплачивает мне содержание. До сих пор никаких денежных неприятностей не было. Он нормально подписывает чеки.
— Но вскоре это, возможно, изменится.
— О! Конечно, в любой момент он может начать вместо подписи рисовать свастику или ставить царский знак, и тогда все рухнет. И я не знаю, к кому мне тогда обратиться.
— Да, — сказал Лэмбоун.
И несколько секунд (Кристине-Альберте это время показалось очень долгим) он молчал. Сидел, примостившись на ручке кресла, и смотрел в огонь. Она выговорилась и теперь ждала, что скажет он. Его мудрость внушала ему, что в этом деле необходимо принять меры незамедлительно; его натура подталкивала его остаться в уютной комнате и изрекать советы. Тем временем Кристина-Альберта оглядывала комнату, начиная понимать, как удобно умеет устраиваться мудрец. Комнаты, столь хорошо обставленной, ей еще не приходилось видеть. Те еще стулья, в шкафу тома, переплетенные в кожу, а на шкафу стоит восхитительная китайская лошадь, чайный прибор из серебра, чайная посуда из тончайшего фарфора; большой письменный стол с серебряными подсвечниками; выходящие на Хаф-Мун-стрит окна затеняют шторы из превосходной ниспадающей мягкими складками материи, которая ласкает взгляд. Ее глаза снова обратились на его крупное толстое лицо, брюзгливый рот и прекрасные задумчивые глаза.
— Что-то сделать необходимо. И безотлагательно, — сказал он со вздохом. — Нельзя сидеть сложа руки. Он может сделать что-нибудь неразумное и попасть в беду.
— Этого я и боюсь.
— Вот именно. Вы его оставили… в надежном месте?
— Он там не один.
— И в случае необходимости ему помешают?
— Да.
— Это хорошо.
— Но что мне делать?
— Что делать вам? — повторил он и умолк на несколько секунд.
— Ну так как же? — сказала она.
— Вопрос, собственно, в том, что делать нам. Мне следует повидать его. Несомненно. Да, мне следует повидать его.
— Ну так повидайте его. Прямо сейчас.
Он кивнул, словно совершая над собой невероятное усилие.
— Почему бы и нет? — сказал он.
— Так как же?
— А затем… затем мы могли бы обговорить визит к Уилфриду Дивайзису. Договориться в принципе. И последующие наши действия будут продиктованы тем, что скажет Уилфред Дивайзис. Чем раньше он увидится с Дизайзисом, тем лучше. Вопрос в том, не лучше ли будет вам или нам обоим поговорить с Дивайзисом предварительно. Нет. Сначала ваш отец. Затем, когда картина станет мне ясной, как сказал бы адвокат, Дивайзис.
На него снизошло безмятежное спокойствие.
Она не сумела удержаться от нетерпеливого восклицания.
Он вскинул голову, словно пробуждаясь от глубочайших размышлений.
— Я сейчас же отправляюсь, — сказал он. — Лонсдейлское подворье, поговорю с вашим отцом, а тогда постараюсь связаться с Дивайзисом и устроить встречу между ними. Да, вот, что мне следует сделать. Я иду с вами — немедленно.
— Ладно, — сказала Кристина-Альберта. — Так идем же.
Она набросила на плечи накидку, нахлобучила шляпу (все за десяток секунд) и повернулась к нему.
— Я готова, — сказала она.
— Вот только надену пиджак, — сказал Лэмбоун и заставил ее прождать полных десять минут.
Такси доставило их ко входу в подворье.
— Полагаю, то, что мы войдем вдвоем, значения не имеет? — сказал Лэмбоун. — Он не подумает, что мы о чем-то сговорились?
— Он не страдает подозрительностью.
Но в студии их ожидал небольшой сюрприз, дверь им открыла Фей Крам, и глаза у нее были светлее обычного, а шея казалась длиннее и лицо рассеяннее.
— Я так рада, что ты наконец вернулась, — сказала она глухим расстроенным голосом. — Видишь ли… он ушел.
— Ушел!
— Исчез. Еще в три часа. Ушел один.
— Но, Фей, ты же обещала!
— Знаю. Я видела, что он был как на иголках, и все время ему повторяла, что ты скоро вернешься. Удерживать его было нелегко. Он расхаживал взад-вперед и говорил, говорил. «Я должен выйти к моему народу, — сказал он. — Я чувствую, мои люди нуждаются во мне. Я должен заняться тем, для чего предназначен». Я не знала, что делать. И спрятала его шляпу. Мне в голову не пришло, что он уйдет без шляпы — с его-то понятиями о приличии. Я просто поднялась наверх за чем-то, не помню за чем, но этого там не было, и я искала — от силы минут пять, а он тем временем и ускользнул. Дверь оставил открытой, так что я ничего не услышала. Чуть я сообразила, что он ушел, то выбежала из подворья на Лонсдейл- стрит, и стояла там, смотрела… Он исчез. Ну, я надеялась, что он с минуты на минуту вернется. Раньше тебя. Но! Он так и не пришел.
Было совершенно ясно, что она не верит в его возвращение.
— Я бы все сделала… — начала она.
Кристина-Альберта и Пол Лэмбоун переглянулись.
— Это все меняет, — сказала Кристина-Альберта. — Что будем делать?
Лэмбоун последовал за Кристиной-Альбертой в студию и тотчас опустился на простенький диван, который на ночь превращался в кровать мистера Примби. Диван заскрипел и покорился. Лэмбоун уставился в пол, размышляя.
— Этот вечер у меня не занят, — сказал он. — Ничем.
— Сидеть здесь и ждать его бессмысленно, — сказала Кристина-Альберта.
— Я всеми фибрами чувствую, что пройдут часы и часы, прежде чем он хотя бы подумает о возвращении.
— А тем временем может натворить что угодно! — сказала Кристина-Альберта.
— Выкинуть любую штуку, — сказал Лэмбоун.
— Да, любую, — сказала Кристина-Альберта.
— Три, — сказал Лэмбоун и взглянул на свои часы. — Теперь почти пять. Вам не известно какое-либо
