— Я должен был понять, что ты — отец Кати, — продолжал Брахт. — Но даже если бы я это знал раньше, я бы все равно поступил так же. И в случае с дикарями, и потом.
— Ты по крайней мере… — слегка улыбаясь, начал Теккан, — честен.
— У нас принято говорить откровенно. — Брахт стоял подле плотного кормчего и прямо смотрел ему в глаза. — Насколько я понимаю, ты догадываешься о моих… чувствах… к Кате.
Теккан кивнул.
— И знаешь, что я дал слово, — продолжал Брахт, — что не буду досаждать ей до тех пор, пока мы не доставим «Заветную книгу» в Вану.
— Она говорила мне об этом, — подтвердил Теккан.
— После этого я попрошу ее выйти за меня замуж, и она должна будет ответить мне «да» или «нет». Как вы договоритесь между собой — это ваше дело, но я хочу, чтобы ты знал, что до тех пор я не скажу и не сделаю ничего, что могло бы оскорбить ее или тебя. До тех пор… Но когда мы доберемся до Вану и когда «Заветная книга» будет уничтожена, я буду говорить открыто.
Теккан молчал, задумчиво глядя на кернийца, и на лице его ничего нельзя было прочесть. Он кивнул.
— Ты следуешь дорогою меча, Брахт, и я не могу обещать тебе, что выберу тебя в мужья для своей дочери. Но ты честный человек, и я благодарю тебя за честность. И хочу отплатить тебе той же монетой. Если Катя спросит моего совета, я скажу ей «нет». Но выбирать будет она, а не я.
— И между нами не будет трений?
Теккан опять улыбнулся, на этот раз теплее, и отрицательно покачал головой.
— Не будет. Странные мы с тобой компаньоны, ты и я. Но мы идем одной дорогой, и цель связывает нас. Трений между нами не будет.
— Хорошо.
Брахт протянул ему руку, и Теккан пожал ее. Каландрилл почувствовал облегчение и только тут заметил Катю — улыбаясь, она смотрела на них с нижней палубы. Она слышала достаточно, чтобы понять, о чем идет речь, и, по всей видимости, ей это понравилось. Каландриллу это точно понравилось. Воздух словно стал чище, сомнения его рассеялись, беспокоивший его подспудный страх, что Теккан оставит их беспомощными в Гессифе, был развеян честным объяснением Брахта и отца Кати. Точно так, как Теккан опасался, что керниец заразит его дочь, сам Каландрилл заразился от нечистоплотности Варента. Теперь он это понял; теперь он понял, что видел тени там, где их не было, если не считать той, которую отбрасывала ложь Варента. Но теперь все позади. Он среди друзей, среди единомышленников, посвятивших себя борьбе с безумными амбициями Варента, а впереди лежит тяжелый путь. Опасный, без всякого сомнения, но свободный от лживой магии и мягких увещеваний векового колдуна, задумавшего сумасшествие — пробудить Безумного бога. Варент-Рхыфамун сидел в безопасности в Альдарине, как паук в паутине, дожидаясь возвращения мух, которых заманивал в сети лживыми посулами, но он еще не знает, что мухи разглядели его паутину и теперь уже в нее больше не попадутся. Варент позади, он уже не может причинить ему вреда, по крайней мере не здесь, на вануйском военном судне, и не в Тезин-Даре.
Он облегченно улыбнулся, не зная еще — и он еще долго об этом не узнает, — насколько заблуждался.
Они продолжали плыть вдоль побережья; временами их преследовали челны, но теперь дикари не отваживались подходить к ним близко, словно среди обитателей джунглей прошел слух о том, что судно — нелегкая добыча и лучше его не трогать. Трижды они отправляли группы на берег за новыми запасами воды и пищи, но никто на них не нападал; охотники возвращались с тушами оленей и свиней, что разнообразило их рыбный стол и те быстро истощавшиеся запасы, что они взяли с собой из Харасуля. Лето переходило в осень, а море было пустынным, и самым главным их недругом стала скучная череда похожих один на другой дней, которые они пытались разнообразить уже вошедшими в привычку тренировками в фехтовании. Каландрилл совершенствовался под руководством Брахта, а со временем, хотя и под не очень одобрительными взглядами Теккана, и другие члены команды судна присоединились к ним, правда, ни одному вануйцу даже близко не удалось сравняться в фехтовании с Катей.
Брахт, как Каландрилл и не сомневался, крепко держал слово, не тревожа больше блондинку своими домоганиями. Он обращался с ней крайне церемонно, что не раз вызывало у нее улыбку, на которую керниец отвечал тем же, глаза его говорили то, что язык сказать не отваживался. Слова Брахт выплескивал на Каландрилла, и частенько, когда они растягивались поваляться на солнышке или смотрели на звезды, рассыпанные по ночному небу, он заставлял себя терпеливо выслушивать хвалебные речи Брахта. У них это уже вошло в привычку. Неужели и он когда-то с таким же восторгом думал о Надаме, чье лицо ему сейчас было даже трудно вспомнить? Он вдруг понял, что она — часть той жизни, что он оставил позади. Эта любовь, если это действительно была любовь, а не обычное юношеское увлечение, принадлежала ко времени, которого больше не существовало. Он сбросил его с себя, как змея кожу, и, освободившись, переродился. А в этом он не сомневался. Редкие сожаления о том, что ему вряд ли придется увидеть свой дом, с лихвой восполнялись мыслями о том, что его ждет впереди. Секка славила Тобиаса. Да он никогда и не сомневался в том, что так и будет. К тому же Тобиас теперь — желанный муж Надамы, и если Билаф еще думает о своем младшем сыне и пытается через своих магов найти его, что же, он сам сделал выбор, когда ударил Каландрилла по лицу, укрепив его решимость.
Да, он переродился, он изменился. Даже физически. Тело его огрубело, мышцы окрепли от весел и меча; Брахт и гребцы научили его борьбе, и они частенько мерялись силами в товарищеских схватках, которые, как говорила Катя, очень популярны в Вану. Куара учила его стрельбе из лука, и он постепенно сравнялся в искусстве стрельбы острыми стрелами с наконечниками из рыбных костей с лучницами из Вану; частенько он танцевал со всеми вместе после охоты, воздавая хвалу солнцу на вануйском языке, который он с таким усердием учил. И это оказалось самым сложным. Но со временем он начал понимать простейшие фразы и вполне сносно объяснялся, если ему попадался терпеливый собеседник; он практиковался с Катей до тех пор, пока она, смеясь, умоляюще не поднимала руку и говорила, что ему нужен более терпеливый учитель, что, может, в Вану это будет сделать легче.
Он узнал много нового об этой загадочной стране, жалея только о том, что ему нечем записать свои познания. Пожалуй, отсутствие книг и письменных принадлежностей было единственным, о чем он сожалел. Но даже и это не особенно его угнетало, потому что он продолжал учиться. Он понял, что в Вану действительно нет конфликтов, подобных тем, которые сотрясают южные царства; что люди, составлявшие команду судна, у себя в стране казались странными: эти мягкие, с точки зрения Каландрилла и Брахта, люди у себя в стране имели репутацию чрезвычайно воинственных. Идиллия, да и только, мирный рай на земле, раздираемой честолюбием и междоусобицами. Но в одном он не был уверен. Катя лишь в общих чертах и с едва прикрытой неохотой говорила о святых, которые послали ее в это путешествие, и совсем ничего не рассказывала о богах. У него создалось впечатление, что богов в Вану нет, что вместо них там есть лишь некоторые абстрактные понятия, воплощения добра и зла, а не настоящие божества, как в Лиссе, Кандахаре или Эйле. Святые казались ему скорее мудрецами, нежели священниками, в равной степени озабоченными и физическим, и духовным благосостоянием народа. Брахту это оказалось понять легче, ибо древесный бог Куан-на'Фора редко подпускает к себе человека, и керниец продолжал настаивать на том, что появление биаха было вызвано неимоверной ложью Варента, которая потребовала вмешательства не меньшей силы, чем гадания святых Вану. Каландриллу пришлось этим удовольствоваться, ибо, как только он заводил об этом разговор, Катя начинала выражаться очень неопределенно, все время меняя тему; делала она это очень тонко, но не настолько, чтобы он не заметил. Он начал даже подозревать, что на ней лежит некий обет молчания. Он успокаивал себя тем, что, когда наконец они окажутся у нее на родине, он расспросит самих святых.
Предсказание Ребы не шло у него из головы: «Ты будешь много путешествовать и повидаешь такое, чего не видел ни один южанин, а может, вообще никто».
Подтверждение этому он встречал каждый день, пока они шли на север. Со времен Орвена сюда не забирался ни один корабль из Лиссе. К тому же Орвен не встречался с биахом и не дрался с демонами, по крайней мере он об этом не пишет; ему не приходилось видеть огненных существ, каких поднял Аномиус для сожжения Кешам-Ваджа. В Лиссе никто не бывал в стране Вану, а ему казалось, что это — земля обетованная, что там — цель путешествия, начатого в той, другой, жизни. А в том, что они с Брахтом и Катей доберутся до Тезин-Дара и отыщут «Заветную книгу», он уже не сомневался, и вера его укреплялась с
