запах крови; их стаи в считанные секунды сжирают до костей даже небольшого дракона. Без Иссыма путешественники, скорее всего, погибли бы, как и предрекал эк'Салар, от яда, укуса или в чьей-нибудь пасти. Вся живность топи была их врагом, и незнакомый с ней человек подвергался ежесекундно невероятной опасности.
Даже земля не была здесь приветлива. Когда дневной свет стал умирать, Брахт указал на большой остров и предложил остановиться там на ночлег до того, как солнце окончательно зайдет. Но Иссым тут же покачал головой и указал им на норы, где притаились драконы. Он провел их к клочку твердой земли, терявшейся под переплетением корней и тростника и красно-коричневой травы, от которой исходил резкий запах. Иссым объяснил, что именно этот отвратительный запах отпугивает драконов и насекомых. Они затащили лодки подальше на берег и разбили лагерь. Иссым вытащил нож и стал срезать стебли тростника, потом соорудил из них импровизированную постель, набросав сверху листьев от влаги.
Из-за высокой влажности и за неимением сухих дров они даже костра не смогли разжечь. Остров постоянно двигался под ними, и путешественники, мокрые от пота, со штанами и туниками, пропитанными водой и неприятными запахами, сочли за благо собраться в его центре. На всякий случай они выставили охрану, несмотря на заверения Иссыма, что вонь удержит на расстоянии и драконов, и насекомых. Вообще спокойно чувствовал себя только полукровка. Сразу после ужина он уснул, словно и не слышал грозной симфонии рыков и стонов, красноречиво свидетельствовавшей, что в угрожающей полутьме вокруг них идет борьба не на жизнь, а на смерть. Вода и деревья светились странным фосфоресцирующим светом; небо над головой серебрилось в свете невидимой луны; между деревьями вспыхивали призрачные огоньки, словно фантазмы, заманивая неосторожного путника в неизвестное.
— Мне здесь совсем не нравится, — тоскливо заметил Брахт, и Каландрилл, полностью разделявший его мнение, тихо рассмеялся.
— Может, дальше будет легче, — пробормотал он, не сводя глаз с желто-зеленого свечения, плясавшего на окрашенном в серебро мангровом дереве.
— Да, хуже и не придумаешь, — заметил Брахт.
— Вы забываете о драконах, — улыбнулась Катя, — Иссым обещает крупных особей.
— Точно, а я и забыл, — сухо ухмыльнулся керниец. — Драконы, и еннымы, и гришами, и эстифы. Я ничего не забыл из прелестей Гессифа?
— Фешинов, — подсказал Каландрилл.
— И шивимов, — добавила Катя. — Да и пожирающих плоть деревьев мы пока что не встречали.
— Ваш оптимизм приободряет меня, — промычал Брахт. — А то уж я начал было сожалеть, что меня занесло тогда выпить в ту треклятую таверну в Секке.
— Если бы тебя туда не занесло, — ухмыльнулся Каландрилл, — ты оказался бы в стороне от героического приключения.
— Сюда нас привела судьба, — задумчиво произнесла Катя. — Нам было предписано встретить друг друга. Мне кажется, что по-другому и быть не могло.
Брахт с улыбкой посмотрел на нее.
— В таком случае я благодарен судьбе, — сказал он.
Она тоже улыбнулась, но тут же отвернулась, отводя серебрившиеся в странном свете волосы с бледного, как сладкий мед, лица.
— Нас ожидают, вернее, ожидали, — заметил Каландрилл, — вот чего я не понимаю. Откуда Древним было знать о нашем приходе?
— Они предвидели не только нас троих, — кивнула Катя. — Иссым говорил и о других предсказанных Древними.
— Варент, — сказал Брахт. — Чтоб сгнила его душа.
— Эти Древние, видимо, отменные ясновидцы, — предположил Каландрилл, — если смогли предсказать все это столько лет назад. Я не знаю ни одного чародея, способного заглядывать так далеко вперед.
— Есть магия, которую мы давно забыли, — сказала Катя. — Древнее искусство, которое было известно миру, когда он был совсем юн. Нечто, доставшееся ему от древ них богов. Может, это и к лучшему.
— Угу, — согласился Брахт. — Мне бы не хотелось знать заранее своего будущего. Я предпочитаю узнать его сам.
— Наше будущее лежит перед нами. — Каландрилл обвeл рукой странный ландшафт маленького островка. — Вместе с сывалхинами и Древними.
— И со сном, — добавил Брахт, растягиваясь на тростниковой кровати, — если таковым можно воспользоваться в этом месте.
Но они все-таки поспали, хотя голоса топи и неудобная постель всячески им в этом мешали. С рассветом, единственным предвестником которого была смена оттенков света, они поднялись, промокшие и не отдохнувшие, и, съев холодный завтрак, вновь забрались в лодки и направились вглубь, по извивающемуся протоку.
Мангровый лес уходил далеко в глубь Гессифа, и в течение нескольких дней они видели только огромные деревья, измученные фешинами и гришами, безостановочно ползавшими по вьющимся лианам. Одну из лучниц Куары укусило насекомое, и она тут же потеряла сознание, несмотря на то, что Иссым приложил к ранке какие-то растения и настойку собственного изготовления. Женщина не пришла в себя даже к ночи, и дыхание ее было хриплым и затрудненным; к рассвету она умерла. Им ничего не оставалось, как оставить тело, хотя они и понимали, что очень скоро его сожрут мириады обитающих в топи тварей.
Это была первая потеря. Через некоторое время они потеряли еще двоих. Гребец, поздно заметивший бледные цветы, прилепившиеся к длинному корню, не смог вовремя поднырнуть под фешин. Цветок скользнул по его щеке, и гребец закричал, почувствовав ядовито-смертельную ласку растения. Иссым тут же приказал всем остановиться и внимательно присмотрелся к поверхности воды, опасаясь появления шивима, а затем ступил в воду и стал пригоршнями собирать маленькие желтые почки, которые он растолок и приложил к ярко-красному пятну, образовавшемуся на щеке вануйца.
— Может, выживать, — сказал он. — Может, нет… Надо отдыхать… Яд распространяться…
Они усадили гребца с бледным, обезображенным ужасом лицом среди багажа и продолжили путь. Вечером Иссым приготовил новую мазь, и гребец вроде бы стал отходить и возмутился тем, что его заставляют сидеть сложа руки. В полдень следующего дня Каландрилл услышал крик со второй лодки. Резко повернувшись, он увидел, как один из гребцов яростно трет себе лицо; гребца начало колотить так, что товарищи даже не успели его подхватить, и он вывалился за борт. Иссым закричал, когда лучница прыгнула в воду к корчащемуся товарищу. Она услышала его слишком поздно — поверхность воды тут же зарябила от шивимов, привлеченных всплеском. В мгновение ока вокруг нее собралась целая стая серо-голубых существ, и вода в топи, где она стояла, закипела. Лучница завизжала. Рыбы выскакивали из воды, цеплялись зубами за тунику и отхватывали куски мяса; другие набросились на ее защитные ботинки, мгновенно пропавшие под живым покрывалом. Все были в ужасе. Вода окрасилась в красное, и лучница упала. Потрясенный Каландрилл не мог отвести от нее глаз; его первым порывом было броситься ей на помощь, но Иссым твердо держал его за плечо, и только тут он сообразил, что уже ничего не может сделать ни для этой женщины, ни для гребца.. Ему оставалось только смотреть на то, как от них в считанные мгновенья остались одни кости, а шивимы все кружили и кружили в поисках новой жертвы.
Этот вечер путешественники провели в подавленном молчании на еще одном мшистом островке. Вануйцы скорбели о товарищах; у Кати в глазах стояли слезы, и она с тоской смотрела на фосфоресцирующие тени, виня себя в этих смертях. Даже Брахт притих и не отважился ничего сказать, ограничившись только тем, что положил ей на плечо руку.
На следующий день они продвигались вперед крайне осторожно, держась как можно дальше от ползучих растений, голубых цветов и от нависающих лиан. Еще через день они разглядели впереди открытую воду и приободрились, радуясь тому, что мангровому ужасу приходит конец. Перед ними расстилалось целое поле лилий с редкими вкраплениями открытой воды, откуда торчали одиночные толстые стебли с единственным кремовым цветком, украшенным в центре желтым пестиком; в воздухе стоял сладковатый запах. Опять над головой у них появилось ярко голубое небо с солнцем. После удручающего мрака леса открытое пространство казалось им настоящим благословением.
Но не успели они порадоваться, как Иссым тут же испортил им настроение, заявив:
