Короткие меч и кинжал поднялись навстречу клинку кернийца, сталь зазвенела о сталь, и Брахт отпрыгнул назад с разорванной рубашкой и держа меч прямо перед грудью. Ксанфезе стер каплю крови со щеки, обезображенной шрамом, и кивнул, осклабившись как зверь.
— Неплохо. Но ничего особенного. К тому же сомневаюсь, что щенок столь же хорош.
Неприкрытая насмешка в его голосе вызвала у Каландрилла вспышку ярости. Все правда. Он понимал, что у него нет никаких шансов, даже рядом с Брахтом; он понимал, что сейчас умрет, и почувствовал, как злость захлестывает все его существо, обдает жаром, будто полуденный зной. Он не соперник Тобиасу, он не претендует на его власть, и все же сейчас ему предстоит умереть на этой пустынной площади, и путь к «Заветной книге» останется открытым для Азумандиаса. Он с ненавистью проклинал и брата, и чайпаку, решив продать свою жизнь как можно дороже. Шесть чайпаку сделали шаг вперед. Брахт прошептал:
— Используй колдовство. Уничтожь их штормом или огнем, все равно чем, но уничтожь.
Каландрилл беспомощно покачал головой, быстро переводя взгляд с Брахта на убийц, и пробормотал:
— Я не знаю как!
— Даже я не выстою против шестерых членов Братства. — Меч двигался как живой в руках кернийца. — Только колдовство может вытащить нас из этой передряги, или мы здесь умрем. Если можешь, сделай себя невидимым.
Каландрилл заколебался, не желая бросать товарища. Даже при помощи колдовства, которому его научил Варент, вряд ли он сможет противостоять чайпаку — заклятье распространяется ведь только на него.
— Ну! — подтолкнул его Брахт. — Хоть один останется жив.
Но Каландрилл все медлил; не желая прятаться, он сказал:
— Я не хочу тебя оставлять.
— Лучше так, чем смерть! — резко осадил его Брахт.
— Давай!
Каландрилл открыл рот, чтобы произнести заклятье, но только он начал, как убийцы молниеносно сжали круг, слова замерли у него на устах. Клинки засверкали на полуденном солнце, и смерть яростно набросилась на него. Он забыл о заклятье, инстинктивно поднимая меч и думая только о защите.
Звеневшая сталь высекала искры. Каландрилл отскочил, чувствуя боль в ребрах, и теплая жидкость потекла у него по груди, и он знал, что это кровь. Но вместе с ужасом, охватившим все его существо, пришли ярость и злость на брата, без всяких на то оснований решившего положить конец их делу именно сейчас, в Харасуле, после стольких злоключений, из которых они вышли победителями. Ярость пожирала его, как и страх перед ухмыляющимися чайпаку, уверенно наступавшими на них без тени сомнений в том, что им пришел конец.
Каландрилл зарычал и бросился на обидчиков, не обращая внимания на их сопротивление; его меч извивался и колол, повинуясь какой-то неведомой силе. В него словно кто-то вселился; он сам не понимал, что делает. Чайпаку отступили, словно унесенные молчаливым ветром; из добычи он превратился в охотника. Он бросился за ними на волне того же магического ветра, и теперь нападал он, а они отчаянно защищались.
— Берсеркер! — рявкнул Ксанфезе. — Дилус! Смотрите за улицей! Остальные займитесь мальчишкой. Кернийца оставьте мне.
И он налетел на Брахта, остальные бросились исполнять его приказания. Меч кернийца нанес удар, но был отбит. Брахт запрыгал, отступая к стене. Каландрилл бросился влево, отвлекая чайпаку от Брахта и Ксанфезе. Один из них зарычал, когда меч Каландрилла расцарапал ему грудь, — скорее от неожиданности, чем от боли, — и сделал выпад прямо перед собой. Но Каландрилл погасил удар, туника чайпаку разошлась, и под ней он увидел красноватую кирасу из драконьей кожи, на которой стал расцветать малиновый цветок. Вид крови только подстегнул магические силы, которые вдруг почувствовал в себе Каландрилл, и он бросился на убийцу с высоко поднятым мечом.
Под тюрбаном был шлем, и клинок его со звоном соскользнул вниз. Удар оглушил чайпаку, и Каландрилл воспользовался его секундным замешательство, метя в незащищенную шею. Сталь врезалась в плоть, и на плече чайпаку расцвел еще один малиновый цветок. Каландрилл высоко поднял меч и опустил его, как топор, вложив в удар всю силу, на какую был способен, и в следующее мгновенье голова убийцы отделилась от туловища и покатилась меж ног других; пораженные увиденным, нападавшие изо всех сил старались совладать с противостоящей им магией. Обезглавленное туловище закачалось, рука с мечом еще рубила воздух, но уже в следующее мгновенье чайпаку грохнулся на землю, обагрив кровью своих товарищей. Не останавливаясь, Каландрилл продолжал наступление, нанося град яростных ударов по головам и плечам, но пока безрезультатно — чайпаку были сильными противниками, не спасовавшими даже перед колдовством.
Рядом с ним оставалось двое — по одному с каждой стороны; третий пытался обойти его сзади, но тут вдруг первые двое отлетели назад, как листья, сорванные с древа жизни колдовским ветром. Каландрилл резко развернулся к подбиравшемуся сзади противнику, сам не зная, какая сила владела его рукой — страх ли, ярость ли, магия ли? Он отбил атаку и нанес такой силы удар по ребрам чайпаку, что кираса из драконьей шкуры на груди противника расползлась и он застонал, когда меч прошелся по его ребрам и вонзился в живот. Следующий удар пришелся туда, где кончались доспехи и начиналась шея. Чайпаку дернулся, меч выпал у него из руки, темные глаза потускнели. Кровь, пульсируя, хлестала у него из шеи, он встал на колени, а потом повалился лицом вниз. Каландрилл резко обернулся к первым двум, и в тот же миг Дилус, охранявший подступы к площади, вдруг одеревенел. Меч и кортик вывалились у него из рук, он обхватил себя за шею, откинувшись назад, и жизнь вытекла из него вместе с кровью. За ним Каландрилл увидел амазонку, с непокрытой головой, с золотистыми волосами, забранными сзади в пучок, как у Брахта. Под ее туникой из белого шелка и на длинных ногах не было доспехов, а в руках она держала окровавленную саблю. Глаза — серые, как шторм, как сказал Брахт, — яростно блестели. Она порхала по площади, не уступая Брахту в умении обращаться смертоносным оружием.
Один из чайпаку бросился ей наперерез, другой налетел на Каландрилла, и хотя от самоуверенности его не осталось и следа, но дрался он с отчаянием, порожденным ужасом и сознанием того, что ему противостоит сила, стоящая выше его разумения. Каландрилл и сам ничего не понимал кроме того, что каким-то чудом магия вновь дарила ему жизнь. Он нырнул под свистящий меч и контратаковал прямым ударом, от которого убийца отпрянул назад, — он и сам бы не мог сказать, что отбросило его к забрызганной кровью стене — то ли мистическая сила, то ли его собственная решимость.
Женщина лишь на мгновенье блеснула на него глазами, и тут клинок прошел на опасно близком от нее расстоянии. Но она отбила его с почти небрежной грацией и, развернувшись, ударила чайпаку меж ног. Там не было доспехов, и он вскрикнул, согнувшись пополам, а сабля, как топор, опустилась на его незащищенную шею. Он хрюкнул и повалился на булыжник.
Угрюмо ухмыляясь, амазонка отсалютовала Каландриллу саблей, когда он, отбив удар противника, поразил его в живот. Он повернул стальной клинок и отступил на шаг, чайпаку закричал, лицо его побелело в агонии, а Каландрилл почти небрежно нанес ему удар в шею. Чайпаку тут же смолк, голова его откинулась набок, и он повалился на стену, забрызгав ее кровью.
На другой стороне площади Брахт парировал удары Ксанфезе. Увернувшись от кортика, который предатель держал в левой руке, Брахт всадил меч в горло противника. Ксанфезе издал страшный хлюпающий звук и сплюнул кровью. Но он не сдавался, продолжая спорить со смертью. Он сделал выпад. Брахт отбил и отступил, выманивая его на себя, а кровь из раненого горла уже обагрила чайпаку грудь и шаровары. Его поддерживала только ненависть. Она горела в его глазах и сипло вырывалась из широко раскрытого рта и разверстого горла. Брахт отступал все дальше, и чайпаку шел за ним, с каждым шагом теряя жизнь. Но вот керниец остановился, сделал финт, отбил контратаку и бросился вперед, вонзив меч в нижнюю часть живота Ксанфезе. Тот застонал, насколько позволяло раненое горло, и упал на колени. Брахт ногой выбил из его рук меч и со всей силы рубанул по шее чайпаку — противник шлепнулся в лужу собственной крови.
Стоя в центре небольшой площади, женщина приветствовала победу кернийца.
— Ты хорошо дерешься!
Брахт повернулся к ней, все еще держа меч на изготовку, и в глазах его блестело подозрение и
