— Внутри городских стен. — Брахт ухмыльнулся и задумчиво добавил: — В Куан-на'Форе все не так.
Что-то в его тоне привлекло внимание Кати, и она перестала чистить лошадь.
— Как-нибудь ты мне расскажешь, как ты был объявлен вне закона, — сказала она, улыбаясь.
Брахт кивнул с задумчивым видом, словно подавлял в себе сомнения.
— Как-нибудь. Думаю, мы уже очень скоро будем в Куан-на'Форе, — сказал он с нарочитой веселостью.
— Правда? — Катя перестала чистить лошадь. — Почему ты так уверен, что его нет в Ганнсхольде?
— Вряд ли он там задержится, если у него нет дел, — покачал головой Брахт. — Очень сомневаюсь, чтобы Фарн был там. Я тоже считаю, что Безумный бог почивает за пределами нашего мира. А Рхыфамун не будет задерживаться зря в пути. Он торопится.
— Но мы еще можем его догнать, — предположил Каландрилл. — Если он считает, что мы остались в Тезин-Даре, то ему незачем торопиться.
Брахт опять пожал плечами.
— Такие, как Рхыфамун, не знают терпения, как бы долго они ни жили. Я уверен, он задержится в Ганнсхольде ровно столько, сколько нужно.
— Ты же сам надеялся перехватить его по пути, — заметила Катя. — Что изменилось?
— Дера обещала Каландриллу безопасный путь по Лисе, — медленно сказал керниец. — Она и сама не знает, где сейчас Рхыфамун. Если бы он находился в Ганнсхольде, ей бы наверняка это было известно. Боюсь, он уже в Куан-на'Форе.
— Возможно, — с неохотой согласилась Катя. — Но все же он может задержаться в Лиссе.
Каландрилл, вспомнив, что она сказала на дороге, понял, что в ней говорит скорее надежда, чем вера. Она торопится не только потому, что желает довести до конца дело, начатое в Вану, но и потому, что это будет означать осуществление их с Брахтом мечты. Он не может — не должен! — ставить под сомнение ее преданность общему делу, но нельзя забывать и о том, что теперь к этому прибавилось и самое обыкновенное нетерпение, вызванное самой обыкновенной любовью. Им нелегко сдерживать свои чувства. Путешествовать за тридевять земель, не имея возможности физически удовлетворить желание из-за какой-то глупой клятвы и из-за понятия чести! Странная штука — честь, думал он. Немало ограничений накладывает она на человека. А оба его товарища были людьми чести. И вновь Каландрилл почувствовал себя лишним и усердно занялся лошадью.
— Если Ахрд пожелает, так оно и будет. Но все же, я думаю, нам придется скакать дальше.
— До Боррхун-Маджа и дальше? — смиренно спросила Катя.
— Куда бы ни понадобилось, — сказал Брахт.
Катя опустила голову, и свет от факела заиграл серебром на ее льняных волосах.
— Так что, — твердо заявил Брахт, — поедим и выспимся. И с первыми лучами солнца оставим этот мрачный город.
— Истинно! — улыбнулась Катя. — Как можно быстрее.
Они вычистили лошадей, задали им корма и отправились в таверну.
Опасения Каландрилла оказались совершенно безосновательны: он привлек ничуть не больше внимания, чем любой другой посетитель, и путники по привычке устроились за задним столиком, заказали ужин и по кружке эля. По большей части люди в Вессиле, в отличие от южан, были необщительны — ни хозяин, ни гости даже не попытались заговорить с ними. Их обслужили в молчании, а на свои вопросы они получали односложные ответы. О Давене Тирасе никто ничего не слышал, что и неудивительно: в городе страннику легче проскочить незамеченным, чем на дороге. Хуже то, что они почти догнали Тобиаса и его свиту. Каландрилл даже подумал, что лучше не заезжать в Эрин, а скакать прямиком в Ганнсхольд: глядишь, брат его задержится на верфях. Он уже почти не сомневался в том, что все принимают его за кернийца, но если Тобиас его увидит… Без сомнения, родного брата ему этим фарсом не провести. Ни Тобиаса, ни Надаму, ни кого-либо из их свиты, кто когда-то знавал Каландрилла ден Каринфа из Секки…
Им подали рыбу на гриле, и, пока они ели, Каландрилл высказал свои соображения Кате и Брахту, и товарищи его согласились, что лучше оставить дорогу там, где она огибает Эринскую бухту, , чтобы прямо по степи скакать к Ганнскому хребту.
— Но в Ганнсхольд заехать придется, — заметила Катя. — Даже если Рхыфамуна там нет, надо будет разузнать, что к чему.
— Сомневаюсь, чтобы у торговца лошадьми, каковым являешься теперь ты, и у домма Секки было что- то общее, — предположил Брахт. — К тому же брат твой уже мог проехать Ганнсхольд. Но даже будь он там, вряд ли нас пригласят к его столу.
— Однако стоит ему увидеть меня на улице… — настаивал Каландрилл.
— Он увидит простого меченосца, завернувшегося от холода в плащ, — усмехнулся Брахт. — А не своего сбежавшего братца. Успокойся, Калан.
— Тогда меня узнает Надама, — настаивал Каландрилл. — Мне так кажется.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что произвел на нее такое сильное впечатление, — озорно усмехнулся Брахт, — что даже выйдя замуж за твоего брата, она все вспоминает твой прекрасный лик?
Каландрилл пристыжено усмехнулся. Если уж его воспоминания о Надаме изрядно поистерлись, то что сказать о ней? Скорее всего, Брахт прав, решил он, они его не узнают, как и тогда, в Секке. Он пожал плечами, отгоняя от себя сомнения, и выпил эль.
Вскоре они отправились по комнатам. Постоялый двор тут не пользовался особой популярностью, так что делить комнату на двоих им с Брахтом не пришлось, и каждый спал отдельно. Каландрилл получил угловую комнату, откуда Бессиль открывался ему сразу с двух сторон. Одно окно выходило на пирамидальные крыши верхней части города, а другое — на бухту. Облокотившись на каменный подоконник, он долго смотрел на нее. Ночь была темной, полная Луна пряталась за облаками, ветер уныло завывал на пустынных улицах. Фонари перемигивались друг с другом, и в их мерцании Каландрилл различил стены, отмечавшие дорогу к бухте. Море переливалось, как масло; прибой с далеким шумом разбивался о молы и волнорезы. Стоящие на якоре суда выглядели темными пятнами. Он вспомнил военные суда, что видел в гавани, и ему почудилось, что своей воинственностью они походят на брата. По дороге в Бессиль путники не раз слышали о том, что Тобиас призывает Лиссе к войне с Кандахаром. Суда, которые Каландрилл видел в гавани, с высокими башнями для лучников, явно не предназначены для сопровождения купцов. Это — дело ловких, быстрых лодок. Линкоры же перевозят солдат и высаживают их на вражеской территории.
Неужели Тобиас на самом деле затевает войну? Неужели цель его поездки — склонить доммов к военному союзу? Он говорил об этом еще в Секке, когда там с визитом находился Варент ден Тарль, но тогда Билаф заставил его замолчать. И вот Билафа больше нет, и Тобиас правит, как ему заблагорассудится. Так что вполне возможно, что тучи войны на самом деле собираются на горизонте. Каландрилла даже передернуло. Вот они, вещие сны Фарна. Даже во сне Безумный бог не оставляет в покое бренный мир.
А противостоять его планам всеобщего хаоса могут. скорее всего, только они втроем.
Каландриллу было неприятно думать об этом, хотя богиня и заверяла, что он обладает силой, способной победить Рхыфамуна. Что это за сила, он не знал, и в такую промозглую ночь не был столь уверен в себе, как в ту, когда услышал от Деры загадочное заверение. Он подставил лицо дождю. Прежние сомнения и упадническое настроение навалились с новой силой. Мысленно Каландрилл молил богиню о том, чтобы она дала ему сил, и, к своему удивлению, вдруг ощутил, что вновь обретает веру, а сомнения покидают его. Он снова почувствовал себя уверенным, словно богиня словами и прикосновением своим придала ему уверенности, хоть та и была выше его понимания. Он не мог описать ее словами, но знал, что она присутствует в нем. А уже одно это — настоящий подарок. Успокоившись, юноша закрыл ставни и отправился в постель.
Сон пришел быстро, и Каландрилл без всяких сновидений проспал до самого утра, когда его разбудил настойчивый стук в дверь. Он открыл глаза, зевнул и инстинктивно потянулся к мечу, лежавшему подле него на покрывале. Держа ножны в левой руке, а эфес в правой, он, дрожа от холода, пошлепал к двери. В комнате было холодно, а каменный пол — ледяным. Видимо, в Вессиле тепло экономят так же, как слова, подумал он и сонно поинтересовался, кто стучит в его дверь. Услышав голос Брахта, он отодвинул задвижку.
