– Тридцать, – сказал сир Джеффри, – к тому же плохо вооруженных. Но стрелки они отменные. Они валлийцы. Нам ни за что не установить там лестницы.
– Я так не считаю, – ответил Филипп. Он сам был не уверен в этом, но любыми путями хотел вселить уверенность в остальных. – У наших арбалетов большая дальность выстрела, чем у обычных луков; и в их эффективности у нас уже была возможность убедиться в битве при Арзуфе. И все мои люди – отличные стрелки. Они могут обстреливать верх стены, пока мы будем заниматься лестницами.
– Ночью? – недоверчиво спросил сир Джеффри.
– Прошлой ночью луна была почти полная, – сказал Филипп. – Если мы окажемся у стен до того, как она взойдет, и даже если нас заметят, сверху мы совсем не будем видны. А когда взойдет луна, мои люди будут видеть, куда целиться.
– Если только не будет облаков, – скептически заметил сир Джеффри. – А вдруг пойдет дождь? Ведь может случиться все, что угодно.
Филипп беспокойно заерзал на стуле. «Сир Джеффри может иногда вызывать раздражение, – подумал он. – Без доли риска нельзя выиграть ни одной битвы». К счастью, после сытного обеда сир Джеффри пришел в более приятное расположение духа и приказал своим людям соорудить лестницы. Филипп предложил строить сборные лестницы из двух частей, чтобы их было удобнее нести, и, убедившись, что мастера Кидвелли поняли, что от них требуется, прошел на крепостную стену.
Солнце светило ярко, но почти не давало тепла. Филипп искал какое-нибудь скрытое от посторонних глаз место, где бы он мог сесть и спокойно все обдумать. Нельзя сказать, чтобы ему очень нравился его план. План был хорош, но слишком рискован. «Любая мелочь может нарушить целую картину», – думал Филипп, и нужно было придумать что-нибудь понадежнее.
Из задумчивости его вывели громкие голоса, и Филипп посмотрел на другой конец парапета. Там, в углу, который образовывали две стены, сидели три фигурки. Одну из них Филипп узнал сразу: это была Ровена, младшая сестра Питера. Она сидела на низеньком стульчике, положив подбородок на маленькие изящные руки; длинные черные косы падали ниже спины, а ее кроткие голубые глаза внимательно смотрели на Льювеллина. Рядом с ней сидел Ричард де Клер, положив на колени шлем Филиппа. У ног его стояла коробочка с жиром, но, как и Ровена, он, забыв обо всем, уставился на Льювеллина.
Старый вояка сидел в свободной позе, спиной облокотившись о парапет; на коленях у него лежали доспехи Филиппа, а в руке он держал тряпочку для полировки. Рукава его котта были закатаны по локоть, обнажая мускулистые руки, покрытые курчавыми черными волосами; на одной руке виднелась белая полоса застарелого шрама.
– Это тебя ранили сарацины, Льювеллин? – спросила Ровена, пальцем дотрагиваясь до белого рубца.
– Да, моя маленькая леди. При Арзуфе. Один из тех эмиров, в белых тюрбанах, а тюрбан весь в драгоценных камнях, ударил меня, пока я сражался с другим турком.
– Ты убил этого эмира, Льювеллин? – тут же спросил Ричард.
– Отсек ему голову одним ударом, господин Ричард. Вот так. – Большая, загорелая рука Льювеллина взвилась в воздух и, описав полный круг, пронеслась над головой Ричарда, слегка задев его рыжие вихры.
Филипп, не удержавшись, расхохотался и спрятался за парапет, чтобы его не заметили. Уж ему-то было наверняка известно, что Льювеллин вышел из Арзуфского сражения без единой царапины, а этот шрам он получил в таверне в Иерусалиме, когда подвыпивший сирийский солдат бросился на него с ножом. Сир Хьюго приказал своему арабскому медику перевязать длинную рану, а потом бросил Льювеллина в погреб на целую неделю, чтобы немного остудить ему голову.
– Рассказывай дальше про битву, Льювеллин, – попросила Ровена. – Как звали этого эмира?
– Хабиз Ялдак, моя маленькая леди. Мы ехали вместе с графом Раймондом Триполийским. Наш отряд должен был разведать обстановку, как я уже говорил. Мы спустились к реке, а наверху, на холме стояли тысячи турок. Давай, господин Ричард, продолжай чистить шлем! Твой хозяин вытряхнет из тебя душу, если найдет на нем утром хоть пятнышко ржавчины!
Ричард послушно шлепнул на верхушку шлема большой сгусток жира.
– Ну, давай продолжай, Льювеллин, – сказал он. – Что случилось дальше? Вам ведь несладко пришлось, верно?
– И вот мы туда приехали. Нашим командиром был сир Хьюго – отец его светлости. Его никогда ничто не смущало. Никогда ничего не боялся. Холодный, как стакан шербета, – вот какой он был, сир Хьюго.
– А что такое шербет? – прощебетала Ровена.
– Не задавай глупых вопросов, Ровена! – нетерпеливо оборвал ее Ричард. – Это такой напиток у иноверцев. Слушай, Льювеллин, а это вкусно?
– А теперь ты задаешь глупые вопросы, Ричард! – отплатила ему той же монетой Ровена.
– И совсем не глупые! Когда-нибудь я тоже отправлюсь в крестовый поход в Святую землю, и мне нужно об этом знать. Может быть, меня возьмут в плен сарацины, как сира Филиппа, и если мне предложат шербет, я могу подумать, что это яд, если не буду знать, каков на вкус этот напиток. Правда ли, Льювеллин, что сиру Филиппу поднес шербет сам Саладин после битвы при Хиттине?
– А какое это имеет отношение к рассказу? – воскликнула Ровена.
– Эй, вы, двое, – добродушно прикрикнул на них Льювеллин. Филипп мог поклясться, что слышит воркование в хриплом голосе старого вояки, сразу же превращающее его из отважного лучника просто в старого болвана.
– И вот, сзади нас текла река, – продолжал Льювеллин, натирая до блеска доспехи Филиппа. – Мы очень устали, и нам было очень жарко. До этого мы даже не знали, как жарко может быть в Святой земле. Солнце жжет, как огонь, да, да. Можно было, наверное, положить на скалу кусок сырого мяса, и оно бы поджарилось всего в несколько минут!
Он метнул быстрый взгляд на два изумленных детских личика, обращенных к нему, чтобы проверить, как они восприняли эту очевидную ложь. Кажется, они и впрямь поверили: их глаза широко раскрылись от
