поводу теории «просачивающегося богатства»[23] сказал: все, что сочится из верблюда, – это верблюжье дерьмо. Он прав, на пути к успеху приходится глотать много дерьма.
Я толкнул дверь «Каморки», и знакомый колокольчик растрезвонил о моем приходе. Брюс как-то сказал, что его магазинчик похож на театр.
– Я даю покупателю время проникнуться обстановкой,
На первый взгляд ничего не изменилось. Длинный прилавок от стены до стены, приколы и безделушки под стеклом. Атрибутика подороже – в дальнем углу, поближе к логову Брюса, откуда он может присматривать за товаром. Над полками висят резиновые маски – старики и старухи, череда героев Бориса Карлоффа,[24] животные и политики, включая американских президентов, начиная с Никсона. На стенах копии старых афиш рекламируют Гарри Гудини и его последователей в львиных шкурах или длинных тогах, сражающихся с диким зверем, рвущих на себе цепи, балансирующих над адской пропастью. Бархатная штора, причудливый узор которой маскировал глазок, отодвинулась, и вышел Брюс Макфарлейн в коричневом рабочем халате.
– Уильям, давно не виделись.
Я три года не заглядывал в магазин, но Брюс, кажется, не удивился. Мы познакомились больше двадцати лет назад, ему было сорок пять, и мне, десятилетнему', он казался глубоким старцем. Сейчас ему под семьдесят, но выглядит он моложе, чем тогда. Я кивнул на экс-президентов.
– Джимми Картер, Брюс?
– Кто знает, Уильям, семидесятые в моде. Вдруг кто захочет вырядиться Королем арахиса. – Он вышел из-за прилавка. – Не знали своего счастья. – Он пожал мне руку, придерживая за локоть – высшая степень мужской близости для его поколения. Он улыбнулся, и я понял, что он рад меня видеть. – Проходи, я поставлю чайник.
Комнатушка все та же, неподвластная времени. Именно здесь бурлит жизнь: торговля, обмен, бахвальство и пересуды. Я ждал, что кто-то заглянет на субботнюю чашку сплетен, но, к счастью, компанию нам составили только горы волшебных запасов.
– Ты один?
– Как «Мария Селеста», Уильям. В Пейсли собрание фокусников. Я бы поехал, но мой субботний помощник сдает экзамены, и мать не выпускает его из дому. – Он покачал головой. – Не то что ты, а, Уильям?
– Да, мистер Макфарлейн, – улыбнулся я.
– Ты был моим лучшим помощником. Всегда приходил вовремя и всю зарплату тратил в магазине. – Вскипел чайник. Брюс положил в каждую чашку пакетик чаю, высыпал две ложки сахару, плеснул молока и добавил воды. – Но ты не прошлое вспоминать пришел, так ведь?
– Всегда приятно поговорить…
– Но ты пришел просить об одолжении.
Я взял чашку и сделал глоток. Слишком сладко.
– О совсем небольшом. – Я достал из внутреннего кармана записку, которую набросал в парикмахерской. – Я выступаю на благотворительном шоу…
Брюс поднял брови:
– Не похоже на тебя, Уильям.
Я оставил реплику без внимания.
– Если расскажу подробности, поможешь мне? Цель благородная.
– Конечно, помогу. – Он попробовал свой чай, нахмурился и добавил еще ложку сахару. – А теперь говори, что тебе нужно. – Звякнул колокольчик, Брюс оживился и вскинул голову, как попугай на банку с крекерами. Он досчитал до трех и сказал: – Извини, я сейчас…
Я посмотрел в глазок. Брюс приветствовал двух мальчишек, словно они великие махараджи. Через десять минут он вернулся, посмеиваясь:
– Фальшивые собачьи какашки.
– По-прежнему бестселлер?
– От восьми до восьмидесяти. – Он засмеялся. – Классика розыгрыша.
– Охрененно весело.
Брюс поднял брови:
– Тебе придется выбирать слова на детских утренниках.
– Извини, пойду вымою язык твоим особенным мылом.
Брюс засмеялся:
– Оно уже не так популярно, как раньше, но все равно смешно.
– Бессмертны лишь пластмассовые какашки.
– Да. – Брюс печально покачал головой. – К сожалению.
Мы пили сладкий чай с имбирным печеньем, и Брюс делился со мной новостями шотландской магии. Великого X обвинили в совращении малолетних.
– Я всегда чувствовал, что с ним что-то не так.
Брюс окунул печенье в чай, кивнул и сел прямо; пропитавшийся чаем кусочек отвалился и плюхнулся в чашку.
– Кстати… – Он покачал головой. – Видишь, что происходит в моем возрасте, впадаю в маразм. Какой-то парень искал тебя пару недель назад.
– Что за парень?
– Англичанин, сказал, что видел тебя где-то, но потерял телефон. Я сказал, что не знаю твоего номера, а он говорил так серьезно.
Брюс беспокоился, что я упущу работу или приглашение на телевидение.
– Скорее нахально?
– Немного, типичный наглый кокни. В армии таких было полно. Хорошие ребята, только уверены, что севернее Лондона жизни нет.
– Он оставил номер?
Брюс обрадовался:
– Точно, оставил. – И снова нахмурился, оглядывая забитую таинственными коробками и масками комнатушку. – Но куда я его дел?
Я отбирал реквизит для представления у Джонни, а Брюс рылся в бесконечных коробках и ящиках, воркуя над давно потерянными и вновь обретенными мелочами. Наконец вытащил клочок бумаги с нацарапанным именем и мобильным телефоном.
– Бинго! Я знал, что я его не выкинул. – Брюс оглядел мои покупки. – Завернуть?
– Как хочешь.
Он покачал головой, взял из кучи пушистого кролика и посмотрел на меня сквозь его длинные уши.
– Времена меняются, Уильям, времена меняются. – Брюс принялся рассовывать все по пакетам. – Не желаете чего-нибудь еще, сэр? – нарочито учтиво поинтересовался он.
Я сказал, и он покачал головой:
– Уильям, ты всегда был занозой в заднице, даже в детстве.
– Минуту назад я был лучшим помощником в истории, – засмеялся я. – Ладно тебе, Брюс, это же для детишек с синдромом Дауна. Я упомяну тебя в программе. Там будет полно малышей. Подумай, сколько собачьего дерьма ты сможешь продать.
– Какашек, Уильям, какашек. В нашем магазине никто не говорит «дерьмо». – Он смягчился. – Ладно, давай. Но машину, черт тебя дери, сам будешь искать.
Я вспомнил, что где-то на Джордж-сквер есть интернет-кафе. Я добрался до него в субботнем потоке покупателей, отстоял очередь за кофе, склонив голову и надеясь не встретить никого из знакомых, и оплатил компьютер.
Книгу о Глории «Исчезновение в пятницу тринадцатого» написал Дрю Мэнсон. Его же перу принадлежат еще три бестселлера о судьбе несчастных женщин, ни одного из них в магазинах уже не найдешь. Я ввел название книги и автора в строку поиска и, получив результат, даже вскрикнул от радости. Я виновато
