– Да, я позвоню.
Он поднялся со скамьи и потер поясницу.
– Ладно, конечно, это нас всех касается. Но я сделал свою часть работы. Так ты присоединишься к нам или останешься здесь?
– Побуду здесь немного.
– Как хочешь. – Он в последний раз обвел комнату взглядом: – Хотя я тебе не завидую. Это местечко слегка пугает меня.
Я постоял у окна. Джимми спустился с лестницы, согнал Ниггла с переднего сиденья фургона и сам туда уселся. Фургон тронулся, оставив. Ниггла стоять на тротуаре. Мальчик побежал за ним, догнал, машина притормозила, он заколотил в дверь, машина снова набрала скорость, и он снова закричал. Я мог легко представить, как Джимми Джеймс ворчит на водителя. В конце концов ребятам надоело дурачиться, задняя дверь фургона открылась, и хохочущие друзья Ниггла втащили его внутрь. Машина исчезла за холмом.
Я осмотрел первый этаж. Ботинки гулко стучали из комнаты в комнату, туда и обратно по коридору. Я нащупал в кармане ключи от чердака, подошел к окну и стал смотреть на сгущающиеся сумерки. На улице было пусто, только деревья покачивались на ветру, с осуждением грозили пальцами дому и человеку, стоящему у окна, – мне.
Тишина.
Мне хотелось положить конверт со снимками обратно в коробку, туда, где я их нашел. Пусть кто-нибудь другой беспокоится. Или не беспокоится, а зажжет спичку, поднесет к бумаге и будет наблюдать, как конверт темнеет, съеживается и превращается в прах. Я сам удивился своей одержимости, вспомнил ту мертвую девушку, лежащую на соломе, и еще одну женщину, умершую много лет назад, которую я пытался и не смог спасти. Я думал о людях, которых знал. Как странно: мертвые для меня дороже живых. Мертвые не меняются и никого не судят. Они любят тебя наперекор времени, пусть даже не могут обнять тебя, и пусть даже рая не существует.
Закончив обход дома, я сел на полу в спальне и закурил, поглядывая на чердачный вход. Мне вдруг захотелось позвонить Дереку и пригласить его где-нибудь выпить со мной. Интересно, он согласился бы? И если да, то как далеко зашло бы наше общение?
Папиросная бумага кончилась. Я потушил свет во всех комнатах и вышел из темного дома в темноту улицы.
16. В тени некрополя
На заднем плане Королевского лазарета виднелись могильные памятники и кресты. Когда-то это было первое «санитарное» кладбище в Глазго – его основали в начале девятнадцатого века, чтобы остановить распространение холеры и трупного яда, который просачивался в город из плохо выкопанных могил и вызывал в нем сильный переполох. Кладбище и лазарет соединяет удобная дорога через Мост Вздохов. Джон Нокс,[14] гордо возвышаясь на холме, грозил пальцем нам, грешникам. Выше него было только небо. Я растопырил пальцы галочкой, послав ему знак победы, и въехал во двор Лазарета.
Королевский лазарет – типичная викторианская больница. Семь мрачных, закопченных этажей, перекрестья шатких пожарных лестниц. По балконам бродили силуэты с красными огоньками. Пациенты в больничных халатах курили и наблюдали за мной, завидуя моему здоровью. Я зашел в туалет и попробовал почистить пиджак. У писсуара стоял мужчина в костюме. Он повернулся, не успев застегнуть ширинку, и сверкнул членом, давая понять, что это могло быть и случайным. Я кивнул на огромное зеркало во всю стену. Слишком большое для одного маленького туалета. Двустороннее зеркало очень подходит для бродячих онанистов и праздно шатающихся полицейских. Я стер с костюма всю пыль, которую можно было стереть, умылся и вышел.
В больничной лавке я купил букет обернутых в прозрачный полиэтилен хризантем, но не был уверен, насколько они уместны в данной ситуации. Профессиональный голос, похожий на хруст накрахмаленного белья, осведомился по телефону, состою ли я в родственной связи с мисс Маккиндлесс. Я ответил, что я ее племянник, и услышал, что «она чувствует себя комфортно, но неважно».
Голос продиктовал мне часы приема, потом извинился, и трубку повесили, не дав мне спросить, что значит «комфортно, но неважно».
Судя по всему, руководство больницы приложило немало усилий, чтобы оживить интерьер. Стены были оклеены яркими цветастыми обоями. Желтые маргаритки на голубых полосках и голубые ирисы на желтых. По краям стен и вдоль плинтусов тянулась декоративная бумажная полоска. Обои кое-где отставали и скручивались, и в этих местах проглядывал старый лазарет с его серыми стенами, словно животное, сбрасывающее не прижившуюся чужую кожу. Я присоединился к утомленным посетителям, ждущим лифта. Разношерстная компания, случайно соединенная чьими-то болезнями. Мы втиснулись в лифт, задевая друг друга рукавами. Мы нюхали пот и одеколон друг друга и дышали друг другу в спины. Какой-то старик наступил мне на ногу: «Извини, сынок». Видно было, что он только от парикмахера. Воротник усыпан короткими белыми волосками. Пытается выглядеть хорошо, убедить кого-то – себя? – что может прекрасно прожить один. Я наблюдал, как кнопки лифта по очереди зажигаются оранжевым. Лифт остановился с легким стуком, и двери с выдохом открылись. В проеме стояли санитар с мужчиной в инвалидной коляске. Мужчина был похож на ожившего мертвеца. То есть на меня.
Он улыбнулся и произнес:
– Не беспокойтесь, езжайте, мне некуда спешить, – и рассмеялся. Санитар тоже засмеялся, и двери лифта закрылись. Длинные волосы стоящей рядом девушки покалывали мне губы. Люди входили и выходили на разных этажах, и все почему-то смотрели в пол, словно боялись, что в этих ярко освещенных коридорах глаза могут выдать окружающим их тайны и секреты.
Я вышел в больничный холл и придержал двери для идущего навстречу, чья согбенная фигура показалась знакомой. Скрюченный старичок в надвинутой на глаза потертой шляпе и видавшем виды темном костюме, судя по фасону, сшитом годах в сороковых. Он пытался справиться с большим старомодным чемоданом. Я помог ему и тут же узнал садовника из дома Маккиндлессов. Я представился:
– Здравствуйте. Кажется, мы с вами к одному человеку. Я Рильке, аукционист, занимаюсь собственностью мистера Маккиндлесса.
Он, казалось, смутился, и мне даже стало жаль его. Скольких друзей он уже посетил в больницах, на скольких похоронах побывал… И каждое такое событие приближает его собственную кончину. Я протянул ему руку, и он слабо пожал ее.
– Скорб. Мистер Скорб. Я был у него садовником.
– Как она?
– Плохо. Сейчас спит.
Его акцент был из прошлого столетия. Из времени, когда все было проще. Он махнул рукой, словно отгоняя от себя печальные мысли, и тяжело поднял чемодан. Интересно, что в нем?
– Стойте. – Я пошел за ним. – Давайте я помогу.
– Не стоит беспокоиться. – Он направился к лифту.
– Нет, в самом деле, если вы говорите, что мисс Маккиндлесс спит, то нет смысла спешить. Я провожу вас до такси.
Двери лифта открылись, и я взял чемодан из его рук, закончив на этом наш спор.
– Наверное, вы давно знаете Маккиндлесса.
– Порядочно.
Мне показалось, что он еле заметно улыбнулся.
– И как вам у него работалось?
– Иногда он бывал очень требовательным. Но все теперь в прошлом.
– Выходите на заслуженный отдых?
Ему давно уже пора быть на пенсии. Доброе, но усталое лицо, и сам он почти такой же старый, как мисс Маккиндлесс.
– Ну, если честно, мой выход на пенсию – скорее вынужденный.
Его стойкость восхитила меня.
– Зато теперь есть время заняться собственным садом, да?
