Можно подумать, я рассчитываю! За кого меня здесь принимают?!
— А на какие? — поинтересовался я.
— Так этого я и не могу объяснить. Просто верь мне, хорошо? Понимаю, что прошу очень многого, и порой верить так тяжело, но?.. — он заглянул в моё лицо, глаза блеснули в лунном свете, струящемся из окна.
Я кивнул — разговор снова сделался серьёзным.
— А почему я вижу тебя не таким, как другие? Это хоть объяснить можешь?
— Лишь в общих чертах. Всё дело в вере в чудо — помнишь, мы говорили о ней?
Я снова кивнул, припоминая нашу беседу от скуки по пути в Центральную Столицу. Разговор, к которому мы возвращались не раз.
— Вера в чудо, Кай, позволяет тебе смотреть на меня иначе, чем другие люди. А на ней в изрядной степени зиждется то, о чём я должен умолчать. То свойство, что делает тебя особенным, единственным в своём роде. Ведь и госпожа Химико воспринимает меня так же, как господин Татибана, твои родители с прислугой, и… Мэй-Мэй. Она всегда видела только явное, помнишь? Ты один являешься исключением, и тому есть причина, о которой я пока не вправе распространяться. Описание этого облика, доступного лишь тебе, и стало ударом, потрясением, доказательством того, что моё внутреннее зрение было зорким — а я так мечтал и в то же время боялся ему верить, и так не хотел перемен! Как видишь, — он усмехнулся, — вера в чудо — и впрямь редкий дар. Бесценный. И я так же обделён им, как и все остальные.
— Может быть, потому, что ты и сам — чудо, — пошутил я… и всей кожей ощутил, что сказал правду. Что лучше выразиться не смог бы, подбирая слова до рассвета.
Юмеми кто угодно, но только не человек. И я ведь знал это, знал! Мне вспомнились недавние слова Химико. Можно закрывать глаза на странности загадочного южанина, находя им десятки уместных объяснений, поддерживающих картину мира, которую я сам и нарисовал. Но зачем? Какой прок в том, чтобы при первом взгляде на это существо познать истину, а затем старательно убеждать себя, что это было временным затмением? Потому что таких людей не бывает, и в голове не укладывалось, что мир не сошёлся клином на подобных мне. Зачем так настойчиво, упорно обманываться?
И ведь он не лгал мне, никогда. Недоговаривал, было дело. Умалчивал, и сам же предупреждал об этом. Но не лгал. Не придумывал себе имена, происхождение — всё это я сделал за него самолично, опираясь на мнение окружающих, таких же слепых, как я. Чтобы получить понятное на тот миг объяснение чужеродной частичке, что не вписывалась в известную мне действительность.
Чужеродной? Но… в нём столько простого, тёплого, человеческого! Та же Мэй — в её серебристом голоске всегда сквозил некий потусторонний холодок, шепчущий о том, что красавица не то, чем кажется. Или я снова внушил себе всякую чушь, а поначалу и мыслей таких не возникало? Впрочем, не о том размышляю! Человек или нет — а вот он, живой, сидит рядом, и лицо такое грустное…
— Догадался? — Ю порывисто встал.
— Куда ты? — я снова схватил его за рукав. Чудо в косодэ с заплаткой на боку. Я всё замечаю!
— А тебе не надо подумать над тем, кто я, и что… отныне ведь всё изменится? — он опустил голову, отвёл взгляд. Загородился ночной тенью.
Что, теперь так и будет? Ну уж нет! Ничего не изменится!
— А зачем мне думать? — ворчливо произнёс я, усаживая его обратно. — Дурак ты, вот ты кто! Это я тебе могу сказать без лишних раздумий. А если сделаю над собой усилие и пораскину мозгами, то сообщу много нового и интересного. Например, что ты совсем меня не знаешь. Как же, начну я шарахаться от тебя лишь потому, что ты иного роду-племени! Эка невидаль! Вон, за стенкой кицунэ спит… или не спит. И если ты замечал, как Ясумаса краснеет при виде своей возлюбленной, то, поверь, это происходит вовсе не оттого, что она не человек. И тебя он чураться не станет, я уверен!
— А… ты?
— И я.
— Точно? — он посмотрел на меня, пристально, и с таким одиночеством во взгляде, что я с трудом подавил в себе желание схватить юмеми в охапку, прижать к себе, как маленького ребёнка, чтобы понял, окончательно и бесповоротно — точно.
— Чем ты слушаешь? Я же сказал — не буду. Ты — это ты, кем бы ни уродился.
— Я рад, Кай. Прости, что не рассказываю тебе всего. Я и хотел бы, и теперь даже не опасаюсь, но не могу. Это лишит дальнейшее смысла. — Его губы дрогнули.
— Как дитя малое… а ещё совершенство! Так, одно название. Ну-ка, иди сюда!
Ю шмыгнул носом, подтверждая только что сказанное. И чихнул, едва успев прикрыть лицо ладонью. Да уж, до совершенства — как отсюда до Небесных Чертогов.
— Забирайся, нечего с босыми ногами рассиживаться! — я подоткнул покрывала, как только юмеми послушно юркнул под них. Не прогонять же больного человека… или кто он там? Интересно, когда же я узнаю всё — до смерти хоть успею? Лениво подумал, что едва ли проснусь раньше Татибаны, а следовательно, услышу громкий вопль, когда тот решится меня растолкать, но эта мысль скорее позабавила, нежели обеспокоила — я уже проваливался в сладкую дрёму. Последними воспоминаниями о мире яви были тихое «спасибо», произнесённое над моей головой, и шорох затворяющихся фусум.
Сны встретили меня, звонкие и крылатые, словно радостная песня.
— Значит, так?! Они по берегу гуляют, на солнышке греются, а я — работай! Не мужское это дело — нитки вдевать! — раздавались возмущённые возгласы моего друга детства.
Стенания его были не совсем наигранными: мы действительно собрались к морю, предварительно попросив хозяйку дома купить нам недостающие предметы одежды — за отдельную плату, разумеется. Я посмотрел на Ю, выглядевшего бледновато, затем на голубое безоблачное небо, и решил совместить прогулку с лечением. Пусть погреется на солнышке!
С утра Химико подвигла хозяйских дочек на оказание помощи, и юмеми ей не потребовался. При должной сметливости со стороны девочек одна полная каригину ожидалась к вечеру. А из этого следует, что завтра, в День Металла, я смогу выйти в город и поспрашивать о брате, в том числе у правителя и иных знатных особ, слишком далёких от простолюдинов, чтобы вести с ними задушевные беседы. Другое дело — молодой вельможа из Центральной Столицы, которому достаточно одежды и манер, чтобы внушить к себе доверие. Эх, была бы именная печать, иных бы доказательств и не потребовалось! Хотя верно говорил дед: 'благородство и воспитание — вот те печати, что всегда при тебе'!
Ясумаса сопротивлялся скорее ради приличия, нежели искренне. После того, как Химико шепнула пару словечек ему на ухо, у Татибаны сделалось такое мечтательное лицо, что я даже ничего по этому поводу не сказал. Должен же хоть кто-то быть счастлив? Хотя и мне грех жаловаться, после столь волшебных снов! Ничего не запомнилось, но настроение было таким, что я ходил и боялся расплескать его, словно воду из неглубокой чаши. Надо поблагодарить Ю, без него явно не обошлось.
Мы одолели крутой склон: в нём были выбиты ступени, для удобства постояльцев. Но сначала полюбовались на город сверху. Видимость была превосходной. Можно было разглядеть, как к югу от нас, в гавани, люди перетаскивают с небольшого судёнышка на сушу какие-то мешки. Ветер доносил крики из порта и грохот сколачиваемых неподалёку досок, сливающиеся с возгласами белокрылых чаек, что кружили над нами.
Берег в этих местах состоял из утёсов, делающих северную часть бухты непригодной для причаливания кораблей. Подходит для этого лишь устье Араи, [50] которая здесь, в низовьях, смиряет свой бешеный нрав. Величественная арка Морских Врат прекрасно просматривалась с такого расстояния, и даже лодочки, снующие через неё туда-сюда, удавалось различить. Мостовые тянулись по обоим берегам реки до самых причалов, так что водный путь не был единственным. Но и по суше врата не обойти — они тисками сжимали дорогу в порт, грозили зубьями поднятых решеток. Прочные, с чёрными лентами, свисающими сверху, эти сооружения не походили на своих изящных собратьев из Овары и Кёо ни по устройству, ни по создаваемому впечатлению. Суровая, нависшая над рекой и улицами громада.
Северная Столица — древнейшая твердыня острова. Стены её, в отличие от укреплений младших сестёр, охватывают город почти правильным пятиугольником, разорванным там, где находилось наше пристанище. На участке между Золотыми и Чёрными Вратами к городу не подобраться — даже в тихую погоду свирепое течение, беснующееся среди прибрежных скал, закружит и опрокинет любое судно. Об этом поведал хозяин гостиницы, коренастый малый, на вид — не меньший плут, чем помощник привратника. Не удивлюсь, если сам он прекрасно знает, между каких камней всё-таки можно провести лодку с товаром, за который не хочется отдавать милые сердцу денежки в жадные руки сборщиков податей. Впрочем, у всех свои недостатки. Зато жена его — славная женщина, готовит вкусно. Вот так попутешествуешь немного и начнёшь ценить и незамысловатые радости жизни, и общество простолюдинов…
На берегу мы отыскали удобную плоскую глыбу, уже прогретую солнцем, которое опомнилось, что наступило лето, и пыталось загладить вину за холодные весенние месяцы, раскаляя всё вокруг. А говорят, север! Море шипело на нас, облизывая камень и время от времени дразнясь языками солёной воды. В узкой расщелине глубоко дышала пена, поднимаясь и опускаясь. Так вот ты какое…
— Сердитое! — хихикнул Ю. Он примостился на самом краешке скалы и болтал ногами, подставляя их щекотке взлетающих брызг. Как ребёнок.
Я опустился рядом.
После вчерашнего разговора моя давняя убеждённость в том, что юмеми старше и мудрее, казалась нелепицей. Разумеется, я не перестал его уважать, но слепое восхищение, прежде подчинявшее меня без остатка, исчезло, уступив место иному чувству — пониманию. Так относишься к тому, кто стал близким и родным. Как брат, как Ясу. Как дедушка, когда был жив.
— Искупаемся? — предложил я.
— Что-то неохота, — капризно протянул тот и зевнул.
— Мы до сих пор обходим воду стороной? — я поднял бровь.
— Не знаю, Кай, — черты его лица посуровели. — Я основательно запутался. Помнишь, что Вода — самая опасная из Сил? Она действует исподтишка, то отступая, то снова нанося удар, играя с тобой, словно с сухим листком. То подхватывает, то отбрасывает прочь. Никогда не представляешь, какого коварства и предательства от неё ожидать, и в каком облике она явится. Самая тёмная, самая непостижимая!
Я вздохнул.
— Боюсь, что она уже явилась и причинила столько зла, сколько мы и не ожидали. Я о болотах и… о том, что последовало.
— Начало положил твой недоброжелатель.
— Это я твердил ещё в Суми, — напомнил я. — Сикигами-то приплыли по реке. И окружили нас у самой воды. Хотя второе следует из первого…
— Полагаю, всё немного сложнее и более смутно, на уровне ощущений. — Юмеми, о диво, решил разоткровенничаться, не дожидаясь уговоров. — Сами сики. Их обличье — лишь видимость, морок. То, чем так сильна Вода. Кстати, привлечение к делу посредников, исполнителей — тоже по её части. Затем, их стремление убить тебя. Они были пропитаны ненавистью, будто чёрной кровью. Всякая стихия имеет собственное выражение в виде переживаний, мыслей, страстей. Вода заполняет человека без остатка и, уходя, оставляет сосуд пустым, чтобы когда-нибудь наполнить его вновь. Враждебность, иссушающая душу, и переменчивость во всём. Не удивлюсь, если это надлежащее описание тех чувств, которые испытывает наш приятель онмёдзи, или тот человек, чей приказ он выполнял.
— А что, может быть и такое? — поёжился я, вспомнив пережитое. Даже солнечный свет померк, стоило одинаковым и равнодушным в смертоносном намерении лицам всплыть в памяти.
— Несомненно. Но раз мы ничего не знаем, отложи волнения на будущее. Пока есть возможность радоваться, не стоит горевать.
Он подмигнул мне, наклонился к воде так, что едва не соскользнул с камня, и набрал полную горсть. Вылил на скалу, задумчиво наблюдая, как влага собирается в округлой ямке.
— А ещё — сон. Да, тот самый.
— Но я не припомню там воды!
— Зато наверняка припомнишь луну, а это светило управляет приливами и отливами, и всеми жидкостями нашего тела. Издавна луна посвящена именно Воде.
