– Самое непосредственное. Нельзя разделить человека надвое и холить душу, бросив тело в сточную канаву. Если бы господь Бог задумал человека именно таким, то создал бы его в виде двуногого существа, таскающего душу в мешке на шее. Здравый смысл и божественные откровения свидетельствуют только об одном: душа человека достигает спасения, находясь в теле, которое взаимодействует с материальными объектами. Засохшее дерево, невызревший апельсин – нарушение задуманного Господом нашим. Нищета, которой можно было бы избежать, нарушение еще более серьезное, потому что она становится помехой на пути к спасению. Когда не знаешь, где достать пищу на следующий день, будешь ли думать о состоянии души? Голод не признает моральных устоев, друг мой.
Мередит согласно кивнул:
– Я часто задумывался, почему миссионеры оказываются лучшими священниками, чем их собратья в центрах христианства.
Епископ пожал плечами:
– Святой Павел шил шатры, чтобы не быть обузой. Христос сам плотничал в Галилее и, я уверен, считался неплохим мастером. Я хочу, чтобы после моей смерти меня помнили не только хорошим священником, но и хорошим фермером.
– Этого достаточно, – ответил Мередит. – Достаточно для вас, для меня. Скорее всего, и для господа Бога. Но хватит ли этого всем и каждому?
– Что вы имеете в виду?
– Вокруг нас полно чудес: чудо апельсинового дерева, чудо божественного замысла, не дающего слететь с осей разболтанным колесам вечности. Но люди жаждут знамения, нового знамения. Если они не получают его от Бога, то обращаются к хиромантам, астрологам, гадальщицам. Все это означает, – Мередит похлопал рукой по фолианту, – что люди требуют чудес на небе и на земле.
– И иногда получают их, – сухо напомнил епископ.
– А иногда создают их сами, – возразил Мередит.
– Вы не удовлетворены чудесами Джакомо Нероне?
– Я – адвокат дьявола. Сомневаться – моя обязанность, – Мередит печально улыбнулся. – Если задуматься, передо мной поставлена очень любопытная задача. Подвергнуть проверке возможность проявления действий всемогущего Бога, приложить канонический закон к создателю законов, по которым живет Вселенная.
Епископ вздохнул:
– Да, пожалуй, проще думать только о Джакомо Нероне.
А Блейз Мередит продолжал со свойственной ему педантичностью:
– Проблема проблем каждого нового разбирательства – соотношение приписываемых святому чудес с современным уровнем медико-правовых знаний. К примеру, случай Лурда особых затруднений не вызвал. Создали медицинскую комиссию, провели серию экспериментов и утвердили критерии, отвечающие как уровню медицинских знаний двадцатого столетия, так и строгим церковным нормам. Пациент прибывает с полной историей болезни. Комиссия проводит всестороннее обследование: рентген, анализ мочи, крови и так далее. Психические заболевания не рассматриваются. В расчет принимаются лишь глубокие поражения внутренних органов с достаточно предсказуемым исходом. Если пациент заявляет, что он полностью выздоровел, комиссия проводит новое обследование и выдает временное свидетельство о выздоровлении. Окончательное решение принимается два года спустя и вновь после медицинского обследования. На сегодняшний день надежность этого метода не вызывает сомнений. Он позволяет нам заявить, что, исходя из уровня знаний современной медицины, имевшее место исцеление являет собой приостановление действия известных законов природы или произошло вопреки им. Далее… в случае другого исцеления, в другом месте указанный метод практически не применим. Мы имеем место лишь с показаниями очевидцев, путаной историей болезни, в лучшем случае – с заключением местного врача. Возможно, чудо действительно произошло. Но в юридическом смысле, в соответствии с каноническими требованиями, доказать это очень и очень сложно. В принципе, мы можем принять решение только на основании показаний неспециалистов, но стараемся этого не делать.
– А как обстоит дело в случае Джакомо Нероне? – спросил епископ.
– Из сорока трех показаний свидетелей, которые я прочел, только три в какой-то мере отвечают каноническим требованиям. Первое – излечение старухи, страдающей рассеянным склерозом. Второе – мэра Джимелло Маджоре от травмы позвоночника, полученной во время войны. В третьем – речь идет о ребенке, умиравшем от менингита, но выздоровевшем после наложения реликвии Джакомо Нероне. Но даже и они… – Помолчав, Мередит продолжил тем же сухим адвокатским тоном: – Даже они потребуют куда более тщательной проверки, прежде чем мы подумаем о том, чтобы принять их в качестве доказательств.
К его удивлению, епископ улыбнулся, словно услышал забавную шутку.
– Я сказал что-то смешное? – поинтересовался Мередит.
– Я просто спросил себя, а что происходило в старину, когда медицина только оформлялась как наука, а оценка доказательств велась по куда более мягким критериям. Вероятно, многие из тогдашних чудес теперь не признали бы таковыми?
– Вы совершенно правы.
– И есть святые, которым поклоняются, хотя сведения о них столь невразумительны, что само их существование весьма сомнительно?
– Это так. Но я не понимаю, куда вы клоните, ваша светлость.
– Недавно я прочел, – холодно ответил епископ, – что некоторые теологи вновь протаскивают идею, что канонизация святого есть непогрешимое решение Папы, обязательное для всех верующих. С моей точки зрения, это спорное утверждение. Приобщение к святым основано на биографии слуги божьего и исторических сведениях о совершенных им чудесах. И в первое, и во второе может вкрасться ошибка, а Папа непогрешим лишь в толковании основополагающих принципов веры. Он ничего не может к ним добавить. А каждый новый святой – добавление к календарю.
– Согласен с вами, – нахмурился Мередит. – Но я не понимаю, почему вы придаете такое значение мнению теологического меньшинства?
– Меня беспокоит не менее, монсеньор. Это тенденция, тенденция скрыть суровую простоту веры под грудой толкований, комментариев, предположений, чтобы не только верующие, но и все прочие не добрались до нее. Я сожалею об этом. Сожалею потому, что это нагромождение становится барьером между пастырем и людскими душами.
– Вы верите в святых, ваша светлость?
– Я верю в святых, как верю в святость. Я верю в чудеса, как верю в Бога, который может приостановить действие введенных им законов природы. Но я верю и в то, что почерк Бога ясен и прост, чтобы написанное могли прочесть все люди доброй воли. И я сомневаюсь в его присутствии там, где налицо путаница и противоречия.
– Как я сомневаюсь в чудесах Джакомо Нероне?
Епископ ответил не сразу: но отошел на несколько шагов, постоял, погруженный в раздумье, оглядывая покой долины, оливы и апельсиновые деревья, людей, раздетых по пояс, работавших на дамбе. Лицо его затуманилось, словно скрывая внутреннюю борьбу. Мередит озабоченно наблюдал за ним, не решаясь в свою очередь заговорить. Наконец епископ вернулся. Лицо оставалось суровым, но взгляд смягчился:
– Я много думал в последние дни, монсеньор. И молился. Вы вошли в мою жизнь в критический момент. Я – епископ церкви и в то же время зачастую нахожусь в оппозиции к тому, что говорится и делается моими коллегами в Риме, не в вопросах веры, но – дисциплины, политики, позиции. Я убежден в своей правоте, но осознаю опасность, грозящую тем, кто выбирает собственный путь, опасность впасть в гордыню и погубить все, чего надеялся достичь. Вы правы, сказав, что я боюсь перста Господня. Я… я сижу на вершине. Подчиняюсь только папе. Но я одинок и часто оказываюсь в тупике… как в случае с Джакомо Нероне. Я вот сказал вам, что мне не нужен святой. Но вдруг он нужен Богу? Это только один вопрос. Есть много других. Потом появляетесь вы, человек, отмеченный печатью смерти. Вы тоже в тупике и боитесь перста Господня. Я нашел в вас брата, которого готов полюбить и довериться всем сердцем. Оба мы сейчас ждем знамения… луча света, что прорежет окружающую нас тьму.
– Ночью я лежу без сна, – отозвался Мередит. – Чувствую, как жизнь покидает меня. Когда приходит боль, плачу, но в слезах нет просьбы о милосердии, лишь страх. Я опускаюсь на колени и молюсь, но слова
