этот человек так зол на графиню, а она, тем не менее, не отказывает ему от дома. Да и графиня ушла от прямого ответа, когда он попросил ее о помощи, и пообещала вернуться к этому за обедом.
Доктор Альдо Мейер сидел на кухне и смотрел, как Нина Сандуцци чистит его ботинки, гладит рубашку и пиджак последнего приличного костюма. Он тоже думал о предстоящем обеде. После вечерней сцены с графиней доктор было решил, что никуда не пойдет, но, здраво поразмыслив, понял, что идти необходимо. Нельзя сдаться без боя графине и ее изворотливому кавалеру, Николасу Блэку.
К сожалению, Мейер никак не мог определиться, за что он собирался драться. За интересы Нины и Паоло Сандуцци, да. Но этого недостаточно, чтобы объяснить его стремление увидеться с английским священником и принять активное участие в дальнейшей судьбе Джакомо Нероне.
Он искал причину своих прошлых неудач и ориентиры, ради которых стоило жить дальше. И ему казалось, что Блейз Мередит поможет и с первым, и со вторым. Часть ответа могла содержаться в бумагах Джакомо Нероне, которые все еще лежали в ящике комода, ибо он не находил в себе мужества взглянуть на них.
Несколько раз Мейер брал сверток в руки и начинал развязывать ленту, но потом клал его назад, боясь той боли и стыда, которые мог испытать, читая написанное Нероне. Бумаги эти, словно письма отвергнутой любовницы, напомнили бы ему о тех днях, когда он не проявил себя мужчиной. Рано или поздно придется прочитать это, но он еще мог потянуть время.
Нина Сандуцци оторвалась от глаженья:
– Я все думала о Паоло. И решила, что ему следует начать работать у графини.
У Мейера даже отвисла челюсть:
– Что ты говоришь, женщина! Почему?
– Во-первых, потому, что там будет Розетта, и я думаю, что общение с ней пойдет ему на пользу. Она становится женщиной и будет бороться за то, что хочет получить. К тому же. она будет рассказывать мне, что делается на вилле. Иначе, только она начнет работать, Паоло не останется ничего другого, как бездельничать да бродить по холмам… и художник сможет заманить его в свои сети.
– Но там будет и графиня! – напомнил Мейер. – Она тоже женщина. Старше Розетты и умнее ее.
– Я думала и об этом, – кивнула Нина. – Но там будет и священник. Он придет ко мне, как приходили другие, и я скажу ему, что происходит на вилле. Я попрошу его приглядеть за Паоло.
– Он может не поверить тебе.
– Если я скажу ему все остальное… о Джакомо… я думаю, он мне поверит.
Мейер изумленно уставился на нее:
– Вчера ты решила ничего ему не говорить. Что заставило тебя изменить решение? А твое обещание Джакомо?
– Мальчик гораздо важнее обещания. И, кроме того… вчера вечером я, как обычно, молилась Джакомо. Я не видела его, не слышала… у меня осталась лишь рубашка, которую он носил, когда его убили, с дырами от пуль вокруг сердца. Но теперь я знаю, что он этого хочет, и поэтому я все расскажу.
– Мне кажется, что умерев, люди не могут изменить своей точке зрения, – Мейер попытался обратить все в шутку, но лицо Нины осталось серьезным.
– Он ничего и не менял. Просто раньше время было неподходящее, а теперь пришла пора рассказать обо всем. Священник придет ко мне, когда будет готов к разговору. И узнает от меня обо всем.
Мейер пожал плечами:
– Что тут говорить, ты вольна делать все, что захочешь. Но прежде чем мальчик пойдет на виллу, я хотел бы поговорить с ним.
– Я собиралась прислать его к тебе. Ты прочитал бумаги Джакомо?
– Еще нет.
– Тебе не следует бояться, – с искренней нежностью сказала она. – В нем не было ненависти к тебе, даже в самом конце. Не будет он позорить тебя и теперь.
– Мне стыдно за себя, – коротко ответил Мейер и вышел в сад, где в полуденном зное стрекотали цикады, а пыль оседала на зеленые листья смоковниц.
ГЛАВА 9
Когда Мередит спустился к обеду, остальные гости уже собрались и пили херес в гостиной.
Контраст был разительный. Графиня, разряженная как для римского приема, Николас Блэк в элегантном черном смокинге. Мейер в поношенном костюме, лоснящемся от долгой носки. В чистой, свежевыглаженной старенькой рубашке, выцветшем старомодном галстуке. Держался доктор, однако, с достоинством, и его лицо не выражало ничего, кроме спокойствия. Мередит сразу подошел к нему:
– Рад познакомиться с моим лечащим врачом. Чувствуется, что я попал в хорошие руки.
– Не спешите судить, монсеньор, – не без юмора ответил Мейер. – У меня плохая репутация.
Тут графиня вытащила из угла отца Ансельмо и представила его коллеге из Рима.
Отцу Ансельмо уже перевалило за шестьдесят. Роста он был небольшого, лицо иссекли морщины, седые волосы падали на жесткий воротник, на плечах сутаны белела перхоть, на груди виднелись пятна от вина и соуса. Руки его скрючил артрит, и они находились в непрерывном движении. Мередита он приветствовал на итальянском, но говорил с сильным акцентом:
– Я рад видеть вас, монсеньор. Посланцы Рима у нас не частые гости. Ехать далеко, да и удобств тут никаких.
Мередит улыбнулся и попытался отшутиться, но старику явно хотелось выговориться:
– В этом беда нашего края. Ватикан даже не знает, что тут происходит. У них больше денег, чем можно себе представить, но нам не достается ни гроша. Помнится, когда я был в Риме…
Он говорил бы и говорил, если б по знаку графини слуга не принес ему бокал хереса и не увел от гостя. Мередит огорчился. Он вообще не любил болтливых стариков в сутане, и перспектива длительного общения с одним из них не сулила особой радости. Но тут же вспомнил проповедь Аурелио, епископа Валенты, и ему сразу стало стыдно. Поэтому он подошел к старику, дружески улыбнулся:
– Его светлость, епископ Валенты, шлет вам наилучшие пожелания и выражает надежду, что я не буду для вас слишком большой обузой. Но, боюсь, что по многим вопросам мне придется консультироваться с вами.
Отец Ансельмо отхлебнул хереса, покачал головой и проворчал:
– Его светлость шлет наилучшие пожелания! Как мило! Я для него – назойливый комар, и он хотел бы избавиться от меня. Но епископ не может сделать этого без судебного процесса. Другого-то пути нет. Мы оба отлично понимаем друг друга.
Как многие интеллигентные люди, Мередит не умел противостоять наглости других, не мог сам резко осадить наглеца.
– Я – гость, так что ваши взаимоотношения меня не касаются, – ответил он, стараясь загасить вспыхнувший было костер. – Я думаю, они не помешают нам поладить друг с другом.
И повернулся к Анне-Луизе де Санктис, которая увлекла его в другой конец гостиной.
Альдо Мейер не упустил из виду эту короткую стычку и отнес ее исход в актив Мередита. Хорошо воспитанный человек, благоразумный, рассудительный. И, скорее всего, с добрым сердцем.
Заметил стычку и Николас Блэк, улыбнулся графине, которая в ответ чуть изогнула бровь, как бы говоря: все идет по плану. А в силу того, что их интересы совпадала он даже забыл о ненависти к ней, решив оказывать Анне-Луизе всяческое содействие. И пока Мередит о чем-то беседовал с хозяйкой, а отец Ансельмо поглядывал на них, не забывая прикладываться к хересу, художник подошел к Мейеру.
– Ну, дорогой доктор, что вы думаете о нашем адвокате дьявола?
– Мне его жаль. Смерть уже отметила его. Должно быть, его и сейчас мучают боли.
По телу художника непроизвольно пробежала дрожь, будто перед ним открылся зев могилы.
– Давайте не говорить о смерти за обеденным столом, мой дорогой друг. Я вот думаю совсем о другом. Какой у него метод работы? Мягкий, вкрадчивый или?…
Вопрос повис в воздухе, но Мейер не поддержал художника:
– А какое нам до этого дело, вам и мне?
– Действительно, какое? – подозрительно быстро согласился художник и замолчал.
А Мейер потягивал херес и наблюдал за лицом Мередита, беседующего с графиней. Отметил прозрачность кожи, глубокие морщины возле уголков рта, утомленные глаза, которым редко удавалось
