салфетку, в другой — пустой стакан из-под коньяка. Его беспомощность невыносимо раздражала.
— Фей, ты права насчет коньяка, — сказал Гомер. — Это прекрасно! Ух!
Он описал стаканом маленький круг.
— Я бы выпил виски, — сказал Тод.
Гомер сделал еще одну мужественную попытку поддержать общее настроение.
— Гарсон, — крикнул он официанту, — еще выпить.
Он тревожно улыбнулся им. Фей расхохоталась, и Гомер приложил все силы, чтобы засмеяться вместе с ней. Но она вдруг оборвала смех, и, обнаружив, что он смеется один, Гомер перевел смех в кашель, а затем спрятал кашель в салфетку.
Она повернулась к Тоду.
— Ну, что ты будешь делать с такой квашней?
Заиграл оркестр, и Тоду не пришлось отвечать.
Все трое повернулись и стали слушать колыбельную, которую исполнял молодой человек в облегающем бальном платье из красного шелка.
У него был мягкий вибрирующий голос и жесты зрелой женщины, нежные и замирающие на половине, как нечаянная ласка. Его номер вовсе не был пародией: он был слишком умерен и безыскусствен. В нем отсутствовала даже театральность. Этот смуглый молодой человек с тонкими безволосыми руками и мягкими круглыми плечами, который напевал, покачивая воображаемую колыбельку, и впрямь был женщиной.
Когда он кончил, ему долго хлопали. Молодой человек встряхнулся и снова стал артистом. Он запутался ногой в шлейфе, словно не привык к нему, вздернул юбки, чтобы показать парижские подвязки, и зашагал прочь, качая плечами. Это подражание мужчине было беспомощным и непристойным.
Гомер и Тод захлопали ему.
— Не выношу педов, — заметила Фей.
— Как все женщины.
Тод сказал это в шутку, но Фей сердилась.
— Пакость, — сказала она.
Он хотел еще что-то добавить, но Фей уже взялась за Гомера. Желание его изводить, видимо, было у нее непреодолимым. На этот раз она так ущипнула его за руку, что он пискнул.
— Ты знаешь, что такое пед? — грозно спросила она.
— Да, — ответил он неуверенно.
— Ну, что? — рявкнула она. — Говори. Что такое пед?
Гомер съежился, словно розга уже была занесена, и умоляюще
посмотрел на Тода, который, пытаясь спасти его, складывал губами «гомо…».
— Момо, — сказал Гомер.
Фей разразилась хохотом. Но вид у него был такой убитый, что она невольно смягчилась и потрепала его по плечу.
— Это серость, — сказала она.
Он благодарно улыбнулся и сделал официанту знак принести еще по стакану.
Заиграл оркестр, и какой-то человек пригласил Фей танцевать. Не сказав ни слова Гомеру, она пошла за ним.
— Кто это? — спросил Гомер, не сводя с них глаз.
Тод притворился, будто знает человека, и сказал, что часто встречал его около Бердача. Это объяснение успокоило Гомера, но в то же время направило его мысли по новому руслу. Тод почти зрительно ощущал, как в голове его складывается вопрос.
— Вы знаете Эрла Шупа? — Да.
Гомер разразился длинной, сбивчивой речью о черной курице. Он поминал ее снова и снова, как будто только это и отвращало от Эрла и мексиканца. Для человека, неспособного к ненависти, ему удалось создать довольно отталкивающий образ курицы:
— А как она приседает и вертит головой — ничего отвратительнее вы не видели. Петухи выдрали все перья у нее на шее, гребешок превратили в кусок мяса, а ноги у нее все в струпьях и бородавках, и вы бы знали, до чего она мерзко квохчет, когда они бросают ее в курятник.
— Кто бросает, в какой курятник?
— Мексиканец.
— Мигель?
— Да. Он не многим лучше своей курицы.
— Вы были у них в лагере?
— В лагере?
— На горе.
— Нет. Они живут в гараже. Фей спросила: ничего, если один ее друг поживет в гараже — у него нет денег. А про кур и мексиканца я ничего не знал… Столько людей теперь без работы.
— Почему вы их не выгоните?
— У них нет денег, им некуда деться. Жить в гараже не очень удобно.
— Но раз они плохо себя ведут?
— Все эта курица. Я ничего не имеют против петухов, они красивые, — только против этой грязной курицы. Она каждый раз трясет своими грязными перьями и так мерзко кудахчет.
— Можете на нее не смотреть.
— Они это делают каждый день, в одно и то же время, когда мы с Фей возвращаемся из магазинов и я сажусь во дворе на солнышке — перед обедом. Мексиканец знает, что мне неприятно на это смотреть, и заставляет смотреть назло. Я ухожу в дом, а он стучит в окна и зовет меня выйти поглядеть. Не понимаю, что тут забавного. У некоторых людей странные забавы.
— А Фей что?
— Она не возражает. Она говорит, что это естественно.
И чтобы Тод не расценил это как критику, он объяснил ему, какая она хорошая, чистая девушка. Тод согласился, но поспешил вернуться к прежней теме.
— На вашем месте, — сказал он, — я сообщил бы о курах в полицию. Чтобы держать их в городе, нужно разрешение. Я бы что - нибудь предпринял, черт возьми, — и не теряя времени.
Гомер уклонился от прямого ответа.
— Я бы не мог прикоснуться к ней ни за какие деньги. Она вся в струпьях и почти голая. Она похожа на канюка. Она ест мясо. Один раз я видел, как мексиканец дал ей мясо из помойного ящика. Петухов он кормит зерном, а курица ест помои, и он ее держит в грязном ящике.
— На вашем месте я бы выкинул этих оглоедов вместе с их птицами.
— Нет, вообще-то они симпатичные молодые люди, просто жизнь у них не ладится — знаете, ведь сейчас у многих так. Только вот курица…
Он устало покачал головой, словно попробовал ее на вкус и понюхал.
Вернулась Фей. Гомер понял, что Тод хочет поговорить с ней об Эрле и мексиканце, и в отчаянии делал знаки, чтобы удержать его. Она заметила это и заинтересовалась:
— О чем вы тут сплетничали?
— О тебе, солнышко, — ответил Тод. — Гомер хочет сделать тебе комплимент.
— Делай, Гомер.
— Нет, сперва ты мне сделай.
