приобретенные территории на побережье. Утром дня Святого Вита, который, как мы помним, является также датой сараевского убийства, карательные отряды усташей провели массовые аресты православных христиан в Мостаре, других меньших по размеру городках и многочисленных деревнях, особенно в Западной Герцеговине, где хорваты численно превосходили сербов. Усташи хватали, вязали, бросали в застенки тысячи мужчин, женщин и стариков, включая даже тех, кто уже успел изменить веру и теперь исправно посещал по воскресеньям мессу. В большей степени «повезло» тем сербам, кого отвели на окраину города или в близлежащий лес и быстро расстреляли или забили насмерть дубинками. Однако во многих местах усташи, прежде чем окончательно отправить сербов на тот свет, подвергали их всем мыслимым и немыслимым пыткам, возможно, в назидание тем, кому удалось спастись бегством. В деревне Междугорье усташи сбросили в каменоломню, расположенную поблизости от францисканского монастыря, шестьсот женщин и детей.
Преступления, подобные этому, долгое время не подлежали огласке. В НХГ не пускали журналистов, а местные газеты были не настолько глупы, чтобы навлекать на себя гнев усташей. Немецкие и итальянские оккупационные войска не могли без омерзения смотреть на творившиеся вокруг зверства, однако не решались предпринимать против своего союзника какие-либо действия. Хорватский же епископат, собравшийся 29 июня в Загребе, вместо того, чтобы возмутиться действиями усташей, раболепно клялся в верности Анте Павеличу. Однако один из епископов, не присутствовавший на этом собрании, уже далеко не молодой доктор Мишич из Мостара, теперь продемонстрировал миру все свое мужество и силу христианского духа. После резни дня святого Вита епископ распорядился, чтобы священники его диоцеза зачитали в церквах суровое напоминание о том, что те, кто запятнал себя грехом человекоубийства, не могут обращаться за отпущением грехов. И хотя на первый взгляд это может показаться не более чем самоочевидным христианским постулатом, священников в НХГ нередко ждала смерть за произнесенное вслух «Не убий» или за отказ читать «Те Deum»[148] в день рождения Павелича[149].
Возможно, благодаря преклонному возрасту и положению доктору Мишичу удалось избежать преследования со стороны усташей, а самое главное, последние так и не смогли заткнуть ему рот. Когда в августе 1941 года архиепископ Степинац велел епископам регулярно докладывать ему, как идет процесс обращения, лишь один епископ Мостарский осмелился написать полную правду. Из его письма, прочитанного и переведенного на английский Губертом Батлером и Стеллой Александер, становится ясно, что старик в принципе не возражал против обращения православных в католиков, однако осуждал методы, которыми оно проводилось.
Милостию Божией нам еще ни разу не представлялся столь удобный случай, чтобы помочь Хорватии спасти бесчисленные души людей доброй воли, добропорядочных крестьян, что живут бок о бок с католиками. Их обращение было бы вполне уместно и осуществимо. К несчастью, власти с их зашоренными глазами, сами того не подозревая, мешают осуществлению этой благородной цели. Во многих приходах моего диоцеза честнейшие крестьяне православного вероисповедания зарегистрировались в католической церкви… Но вдруг дело берут в свои руки люди со стороны. В тот час, когда вновь обращенные присутствуют на мессе, они хватают их, мужчин и женщин, и связывают будто рабов. Из Мостара и Чаплина по железной дороге было отправлено шесть вагонов женщин, девушек и детей до восьми лет. Их довезли до станции Сурманцы, где выгнали из вагонов, завели в горы и живыми сбросили – матерей и детей – в глубокие пропасти. В приходе Клепца были перерезаны семьсот схизматиков из соседних деревень. Супрефект Мостара, мусульманин по вероисповеданию, публично заявил (а как государственный служащий он должен был бы попридержать язык), что только в одной Любляне в глубокую яму были сброшены семьсот схизматиков. В самом городе Мостаре их (сербов) вязали сотнями, загоняли за городом в вагоны, а затем расстреливали, словно животных[150].
По словам ирландского историка Губерта Батлера, ответ архиепископа Степинаца на это удивительное письмо был «на редкость сдержанным и уклончивым». Архиепископ также направил один его экземпляр Анте Павеличу, обвиняя сербов в их же собственных несчастьях – в которых, по его словам, повинны «ненависть и схизма». Батлер сравнивает равнодушие мирового сообщества к массовому истреблению сербов с мильтоновским[151] возмущением вальденсами[152]:
«Но в Пьемонте гонениям подверглись около десяти тысяч вальденсов, в то время как указы Павелича повлекли за собой преследования около двух миллионов православных»[153].
Усташские гонения на сербов в Хорватии и Боснии-Герцеговине в конечном итоге привели последних в ряды партизан Тито, что, в свою очередь, повлекло за собой рождение коммунистической Югославии. Однако в первых три кошмарных месяца существования НХГ сербы оказывали весьма незначительное сопротивление и, как то обычно случалось, безропотно шли на заклание. В отличие от их собратьев в самой Сербии, православные жители Хорватии никогда не сражались в рядах четников против иноземных угнетателей. Более того, на протяжении нескольких сотен лет они оставались честными и верными «гренцерами» Австро-Венгерской империи. Католики в их глазах никогда не были врагами – неудивительно, что сербы оказались застигнутыми врасплох этим взрывом жестокости. И если, по выражению усташей, облавы оказывались успешными, после них в живых не оставалось ни единой души, способной заранее поднять тревогу в других православных деревнях.
В Боснии-Герцеговине, так же как в самой Сербии и Черногории, главными врагами православных испокон веков считались мусульмане. Их даже прозвали «турками», хотя это были такие же славяне, как по крови, так и по языку. Для раздувания этой застарелой вражды усташи привлекли мусульманских головорезов к участию в массовых убийствах сербов, за что последние, в свою очередь, в мае 1941 года перерезали около Баня-Луки тысячу мусульман. Представители мусульманского среднего класса не одобряли действий усташей и даже устроили по всей Боснии-Герцеговине сбор подписей под петицией с осуждением массовых убийств сербов[154].
В июле 1941 года Милован Джилас, проезжая на поезде через Восточную Герцеговину, встретил нескольких сербов, которым чудом удалось спастись от усташских зверств. Один крестьянин рассказывал Джиласу: «Они убивали первого встречного серба, убивали словно скотину – ударом в лоб, а затем сбрасывали в канаву. Чаще всего это делалось так. Еще настанет их черед. Они хотят стереть бедных сербов с лица земли». По словам Джиласа, он не заметил у этих сербов проявления удивления или ужаса: «Нельзя было даже сказать, что они озлоблены – пришла беда, открывай ворота – беда ужасная, потому что человеческая и, возможно, по этой причине преодолимая». Одна девушка, не дрогнув, рассказывала, как усташи увели и убили священника, чиновников и торговцев из ее родного городка, где теперь той же участи остались ожидать женщины и дети. Джилас, обернувшись к первому крестьянину, поинтересовался, а почему крестьяне не встали на свою защиту. «Легко сказать, – прозвучало в ответ. – Мы ведь ничего такого не ожидали. Кто бы мог сказать, что правительство вот так обрушится на людей. У нас ведь нет оружия. Мы предоставлены сами себе, словно скот»[155].
Первыми на защиту сербов в НХГ встали не четники, и не партизаны, а немецкие, в еще большей степени – итальянские оккупационные войска. Из отчетов войск СС видно, что даже этих закоренелых убийц бросало в дрожь от усташских «подвигов». Эсэсовцы откопали трупы нескольких сербов, заживо погребенных в апреле, и отправили их документы в архив, озаглавив: «Что усташи сделали в Беловаре»[156]. Немцы брезгливо описывали, как усташи заставили сербских крестьян лечь в церкви лицом на пол, а затем закололи несчастных вилами [157]. В одном из полицейских отчетов мы читаем:
