столицы Цетинье. Скорость, с какой произошло восстание, и его масштабы не только повергли в ужас, но и опечалили Джиласа – человека, который теоретически должен был явиться его вдохновителем: «Народ превзошел своих вождей, выйдя за рамки наших ожиданий и наших усилий… Согласно наставлениям Тито, мы должны были начать с небольшой акции и соответственно проводить подготовительную работу, но народ неожиданно опередил нас»[174].
Оставаясь верным Тито, но в то же время действуя вопреки собственному черногорскому инстинкту, Джилас попытался приструнить восставших, но те отказывались подчиняться ему, отменяли его приказы. Коммунисты недоумевали и злились. «Я двадцать лет ждал этого восстания, – заявил Джиласу Моше Пьяде, – и теперь, когда этот момент настал, вы доказываете, будто в этом нет никакой необходимости, и рассылаете приказы разбиться на небольшие группы». Джилас попытался объяснить, что он всего лишь следовал указаниям Тито, когда же ему стало ясно, что они противоречат ситуации, то отменил их по собственной инициативе. Пьяде это не убедило, и он бросил в ответ: «Революционер должен обладать даром предвидения»[175].
Албанцы и славяне мусульманского вероисповедания выступили на стороне итальянцев, а прибывшая 5 августа Венецианская дивизия окончательно положила конец беспорядкам. Коммунисты пустились в бега, на них свалилась вся вина за предпринятые итальянцами меры по подавлению восстания, а также за ту свободу грабить и жечь, что была предоставлена мусульманам.
В борьбе за популярность у населения четники стремились оттеснить коммунистов, однако до открытых столкновений между ними еще не дошло. В сентябре 1941 года появилось связующее звено с внешним миром, когда югославское правительство в изгнании, находившееся в Лондоне, прислало к черногорскому берегу на подводной лодке свою делегацию. В нее входил и британский офицер капитан Д. Т. Билл Хадсон, по гражданской профессии горный инженер из Южной Африки, который когда-то работал в Югославии и говорил по-сербскохорватски. Хадсон оценил общую мощь «Черногорских освободительных сил», наиболее закаленную и агрессивную часть которых составляли боевые соединения коммунистов, примерно в пять тысяч человек. Тем не менее Хадсон и югославы не стали задерживаться в Черногории, а отправились дальше в Сербию, на встречу с Дражей Михайловичем. Джилас, который в то время подозревал всех до единого англичан в сотрудничестве со спецслужбами, не позволил, однако, своим людям уничтожить непрошеных гостей.
В начале ноября Джилас получил от Тито исполненное раздражения письмо, в котором говорилось, что он снят с поста председателя Черногорского комитета за допущенные им «серьезные промахи». В том, что он начал восстание, не было ничего дурного, однако это следовало делать лишь после «основательной политической проработки».
Тито не желал принимать никаких скидок на характер черногорцев, которые наверняка подняли бы восстание и без коммунистической партии и ее разъяснительной работы. Тем не менее через много лет после ссоры с Тито Джилас соглашался с одним из критических замечаний: «В Черногории мы слишком запоздали с формированием вооруженных соединений, способных действовать за пределами собственных территорий»[176].
Джиласа вызвали в Сербию, где партизаны вместе с четниками выступили против немцев.
Окончательное слово по вопросу июльского восстания в Черногории сказано Стеваном Павловичем в его книге «Югославия».
Настолько различны были условия в разгороженной Югославии, что за один год там произошло три разных массовых выступления в трех разных районах, по трем разным причинам, против трех разных врагов. В НХГ сербы поднялись на свою защиту против истребления их хорватскими, прогерманскими экстремистами.
В Сербии они выступили против немцев на волне патриотического, просоюзнического оптимизма.
В Черногории они поднялись против формальной попытки итальянцев перевести стрелки часов вспять.
Вскоре, разделенные на коммунистов и антикоммунистов, мятежники развязали между собой гражданскую войну, которая часто затмевала собой первоначальные цели каждого из этих восстаний[177].
И пока Джилас сражался в Черногории, Тито продолжал отсиживаться в оккупированном нацистами Белграде. Поскольку любые нападки на немцев повлекли бы за собой разрушительные репрессии, партизаны выбрали себе легкую добычу в виде югославских полицейских, убивая последних прямо на улице. По мере того, как боевые действия по плану «Барбаросса» охватывали все большую территорию Советского Союза, немцы облепили стены белградских домов и трамваи картами, на которых был показан мощный прорыв танковых частей вермахта. Из громкоговорителей доносились передаваемые на сербскохорватском новости, а специальные газетные выпуски вещали о германских победах.
Чтобы противостоять этой пропаганде, коммунисты захватывали и сжигали пачки газет, в которых печатались новости с фронта, а Ранкович даже пытался подложить динамит под здание Белградского радио. Однако он пал жертвой предательства, был до полусмерти избит и помещен в тюремный лазарет, откуда его спасли партизаны – надо сказать, эта вылазка была совершена в настоящем голливудском духе.
В конце августа немцы передали административные функции по поддержанию порядка генералу Недичу, этому сербскому «маршалу Петену». Когда германские соединения покинули страну для переброски в Россию, Тито счел, что для восстания в Сербии настал удобный момент. В начале сентября он в компании одного православного священника и владевшего немецким партизана поездом уехал из Белграда, держа путь на юг, пока не оказался в области Валево. Там, сойдя с поезда, он затем верхом или на телеге добрался до партизанских постов[178].
Где-то во время этого путешествия у Тито произошла встреча с Александром Ранковичем, которого он назначил руководить операциями в Сербии, как Джиласа – в Черногории. Согласно Ранковичу, Тито развлекал себя в северо-западной Сербии тем, что указывал места, где ему выпало сражаться на стороне австрийцев в 1914 году, и рассказывал об этом долгие истории.
– Там была одна сербская гаубица, – обожал рассказывать он, – что постоянно попадала в нас. Мы даже научились ее распознавать и прозвали ее «Святым Николаем».
Ранкович предупредил Тито, чтобы тот не слишком распространялся о своей службе в габсбургской армии, поскольку это было бы оскорбительно для сербов[179].
И все же Тито и его партизаны уже были непопулярны буквально во всех сельских районах Сербии. Коммунистическая партия пополняла свои ряды в основном за счет студенчества Белградского университета, в некоторых шахтерских поселках и среди кустарей провинциальных городов, однако на сербского крестьянина ее деятельность не производила особого впечатления. Эти мужественные, свободолюбивые люди были согласны сражаться за короля, родную землю и церковь, однако не имели ни малейшего желания участвовать в переустройстве общества. Они были готовы взяться за оружие, чтобы противостоять иноземным захватчикам, если для этого подвернется удобный случай, но отнюдь не рисковать понапрасну своими жизнями, как то делали черногорцы. Сербы увидели в Драже Михайловиче вождя, понимавшего их чаяния, их верования, их интересы. Партизаны же были, по существу, аутсайдерами, пытавшимися заработать себе очки на войне, которая не имела к ним никакого отношения.
В то время как партизаны происходили главным образом из Белграда и удаленных районов страны, четники были из местных и опасались за собственные семьи и хозяйства. Именно их первых ставил под удар гитлеровский приказ от 16 сентября, требовавший смерти пятисот сербов за каждого убитого немца и ста – за каждого раненого.
Отношение партизан к четникам хорошо понятно из слов биографа Тито Владимира Дедиера, бывшего осенью 1941 года политическим комиссаром в Крагуеваце:
Отряды четников обычно состояли из более пожилых людей, женатых мужчин, крестьян из зажиточных семей. Они оставались в деревнях, спали дома и время от времени, для прохождения боевой
