подготовки, их вызывали в штаб. Мне стоило больших трудов убедить их командиров вокруг Крагуеваца сражаться вместе с нами против немцев. Они говорили, что не имеют соответствующих приказов. С другой стороны, они критиковали наше командование за то, что мы «безжалостно» проливали кровь сербского народа, сражаясь против немцев в неравной борьбе[180].
В своей книге «Тито рассказывает» Дедиер не упоминает о чудовищной резне в Крагуеваце, за которую он сам частично несет ответственность и которая, более чем что-либо другое, настроила четников против партизан.
В окрестностях Крагуеваца, где Дедиер призывал к борьбе против захватчиков, группа повстанцев- четников или партизан – доподлинно неизвестно – убила 10 немцев и ранила 26.
20 октября все мужское население города согнали на площадь – в соответствии с гитлеровским приказом. Около 7 тысяч пошли под расстрел, среди них – несколько сот мальчишек школьного возраста и один немецкий солдат, отказавшийся участвовать в этом злодеянии. Еще полторы тысячи гражданского населения были расстреляны в Валево.
Эти массовые экзекуции научили четников тому, что бороться против немцев до того, как чаша весов перевесится на сторону союзников, равносильно самоубийству. До тех пор они должны беречь свое вооружение и силы ради сохранения сербской нации!
Тито же из того самого кровавого примера сделал для себя вывод, что местные повстанцы слишком чувствительны к угрозам против их родных и близких. Постепенно он все яснее начинал осознавать назревшую необходимость в мобильной армии, готовой воевать в любых частях страны, независимо от последствий.
Поскольку причиной немецких репрессий теперь являлись партизаны, четники, как, впрочем, и большинство сербов, стали считать их своими врагами.
Тито и Михайлович трижды встретились осенью 1941 года, однако так и не смогли найти точек соприкосновения. Михайлович стремился к спасению сербов, в то время как Тито хотел использовать войну для установления коммунистической диктатуры, причем себя он видел президентом.
Из того, что нам известно об их встрече, создается впечатление, что двое командующих не почувствовали друг к другу никакого расположения. Тито критически отозвался о недостаточной организованности четников и слабой их дисциплине, а также о «примитивности» штаба Михайловича[181].
В книге «Тито рассказывает» немало повидавший на своем веку хорват вспоминает свое удивление, когда, принимая от Михайловича стакан – как ему казалось – с чаем, обнаружил, что жидкость в нем не что иное, как сливовица. В действительности этот «шумадийский чай» делается из самой слабой сливовицы и является распространенным напитком в этом районе, откуда и получил свое название. Однако несмотря на весь свой притворный ужас, Тито был не прочь пропустить стаканчик спиртного, хотя и предпочитал в таких случаях сербской сливовице шотландское виски или французский коньяк.
После массовой экзекуции в Крагуеваце немцы восстановили контроль над подавляющим большинством сербских городов, за исключением Ужице, неподалеку от границы с Боснией и Санджаком. Этот район наряду с православными сербами населен также и мусульманами. Именно в Ужице, городке, насчитывавшем около 12 тысяч жителей, Тито провозгласил символическую «Красную республику», которая могла похвастаться своей собственной гостиницей, банком, фабриками, местной газетой и тюрьмой. Все будущие лидеры Югославии уже занимали в зачатке свои посты: Тито занимал пост президента, в ведении Ранковича находилась секретная полиция, Кардель занимался разработкой политики, а Джилас – выпускал газету «Борба».
Тито работал и ночевал в банке, чьи сейфы служили партизанам казначейством. На крыше банка Тито водрузил партизанскую звезду, сиявшую по ночам красным светом, привлекая к себе немецкие бомбардировщики. Фабрики выпускали винтовки, боеприпасы, спички и военную форму, кстати, последней Тито уделял неустанное внимание. Себе он заказал советскую пилотку. Позднее она получила название «титовка», став неотъемлемой принадлежностью обмундирования солдат народно-освободительной армии Югославии. В то время как пилотки других партизан-бойцов украшали матерчатые звезды, Тито щеголял советской эмалированной звездочкой с серпом и молотом[182].
Джилас поделился со своей женой Митрой, приехавшей к нему в Ужице, что большинство тех, кто входил в Центральный Комитет, включая самого Тито, держали при себе хорошеньких секретарш, отношения с которыми, как было видно, выходили далеко за рамки служебных.
«На то у них и власть, – отозвалась Митра. – В Сербии невозможно представить себе министра без любовницы».
Джилас сильно переживал из-за того, что его жена постепенно заражалась цинизмом. В своей автобиографии он отмечает, что первая партизанская тюрьма была устроена по всем правилам и мало чем отличалась от послевоенных заведений, в которых ему было суждено провести немало лет.
«Пытки применялись выборочно, лишь в особых случаях, – говорил он, – казни же проводились по ночам, под покровом секретности»[183].
Взрыв – не исключено, что это был акт саботажа, – уничтожил пороховые склады Красной республики и ее ружейную фабрику, поэтому, когда 29 ноября к Ужице приблизились немецкие танки, Тито отдал приказ отступать на юг к Златибору, захватив с собой раненых, печатный станок и несколько ящиков серебра. Оставив Ужице за двадцать минут до прихода туда немцев, Тито вскоре оказался отрезанным колонной вражеских танков и попал под ружейный обстрел пехоты, находившейся от него всего лишь в ста пятидесяти метрах. Чуть позднее, в тот же самый вечер, Джилас, Кардель и Ранкович с беспокойством дожидались, когда же он, наконец, даст о себе знать. Тито появился лишь за полночь, совершив тридцатикилометровый марш-бросок. Джилас заключил его в объятия, а Кардель так разволновался, что впервые в жизни у него не нашлось слов. Тито снял с себя автомат, попросил стакан воды и затем объявил, что отступление придется продолжить. Те раненые, что могли идти сами, были отправлены вперед заранее. Когда же на рассвете Тито повел свои силы дальше на юг, ему вслед уже грохотали немецкие танки.
Во время его броска через Санджак в Боснию, который продолжался с конца ноября 1941 по январь 1942 года, Тито пережил, хотя в конце концов и успешно преодолел, первый серьезный кризис в своей карьере военного и политического лидера.
Вынужденный оставить Сербию из-за враждебности местного населения, пребывая в постоянной опасности нападения со стороны итальянцев и немцев, и, что хуже всего, отвергнутый и презираемый Москвой, Тито едва не поплатился за все это собственной жизнью. Однажды утром у себя в штабе, располагавшемся в одном из домов на горе Златибор, Тито как раз заканчивал бриться, когда кто-то неожиданно засек итальянцев на расстоянии всего каких-то двухсот метров. Схватив автомат, Тито бросился в укрытие и после короткой перестрелки сумел бежать. Сноха хозяина дома, накануне вечером разродившаяся близнецами, осталась одна и погибла, однако партизаны спасли новорожденных, которых нарекли Слободан и Слободанка, что значит «свободные». Итальянцам достался фотоаппарат Тито и его лошадь.
С приходом зимы десятки партизан страдали от обморожений, и им без какой-либо анестезии ампутировали пальцы и ступни ног. Немцы воспользовались глубоким снегом, чтобы начать лыжное наступление, от которого партизаны были вынуждены искать спасение высоко в горах. На протяжении всего этого времени, исполненного лишений и опасности, партизаны не получали от Сталина никакой поддержки. В ноябре в Ужице, когда партизаны и четники стреляли уже друг в друга, Дедиер слушал радиопередачи из Москвы на сербскохорватском:
«От неожиданности я вздрогнул и сказал Тито:
«Послушай, Москва передает о вооруженной борьбе Сербии против немцев. Ты только послушай! Они говорят, что все силы сопротивления возглавляет Дража Михайлович».
Тито застыл, отказываясь верить. Мне еще ни разу не доводилось видеть его таким растерянным – ни до, ни после. Он только сказал:
«Не может быть»[184].
Во время отступления в Боснию преследуемые по пятам партизаны продолжали регулярно слушать радиопередачи как из Москвы, так и из Лондона, в которых сообщалось, что с немцами сражаются отряды
