совершенно не беспокоились по поводу того, что Россия приберет к рукам Восточную Европу. Главной их целью была Британская империя, которой они вознамерились помешать еще больше упрочить свои позиции после войны. К планам Америки по послевоенному переустройству всегда примешивались скрытые экономические интересы, и не случайно, что важные фигуры корпоративной структуры США являлись также ключевыми фигурами, определявшими принятие решений во внешней политике. Не будет преувеличением сказать, что корпоративная Америка определяла ход войны – в том числе в лице деятелей типа Донована и финансиста Джона Макклоя[294].
Это точка зрения биографа Маклина, и вовсе не обязательно – его самого. Как бы то ни было, послужной список Маклина после войны показывает, что он был самым ярым апологетом имперской роли Британии и одним из самых горячих сторонников Идена во время Суэцкого кризиса 1956 года.
По мере того, как коммунисты приближались к захвату власти в Югославии, для миллионов христиан церковь стала единственным способом сохранения свободы мысли и чувства национальной принадлежности. Хорватская католическая церковь имела на своем счету более чем тысячелетние связи с Римом и тем самым со многими миллионами единоверцев во всем мире. Сербская православная церковь, основанная святым Саввой в XIII столетии, воплощала его лозунг: «Сербов спасет только единство!». После битвы на Косовом поле в 1389 году и в течение нескольких столетий османского ига она была голосом и направляющей силой сербского народа. Хотя образованная Саввой церковь была формально независима от Константинополя, она хранила с последним, а также с церквами России, Украины, Румынии и Болгарии литургическое и доктринальное единство. Как для сербов, так и для хорватов вера была одновременно выражением национальной принадлежности и средством связи с международным христианским сообществом. Тем не менее в 1944 году сербская православная церковь столкнулась с испытаниями и опасностями, куда более грозными, чем хорватская католическая.
О мытарствах сербской православной церкви в Независимом Хорватском Государстве уже рассказывалось в предыдущих главах. В самой Сербии патриарх Гаврило Дожич был осужден немцами за поддержку переворота 27 марта 1941 года. Дожич содержался в тюрьме в Югославии вплоть до августа 1941 года, когда в состоянии крайнего физического истощения его отправили в Дахау, а затем в другие концлагеря Германии. Во время своего заключения патриарх Гаврило решительно отказался сотрудничать с оккупационными властями. Несколько сербских священников присоединились к четникам или партизанам, но подавляющее их большинство продолжало выполнять свои пастырские обязанности, в которые теперь входила и забота о беженцах из НХГ.
В отличие от католиков хорватов, сербы православные практически не получали никакой помощи извне от других стран. Большевистская революция попыталась запретить религию в России и на Украине, истребив большую часть духовенства и отправив миллионы верующих в «архипелаг ГУЛАГ». Хотя Сталин во время войны и сделал некоторые послабления верующим, церковь все равно обладала слишком незначительной властью для защиты своей паствы в России и на Украине, и тем более была не в состоянии помочь сербам. После войны, когда Румыния и Болгария пали под натиском коммунизма, у сербской православной церкви не осталось никаких других сторонников за пределами Югославии. Истории ее страданий под властью усташей в Независимом Хорватском Государстве с 1941 по 1945 год было суждено оставаться неизвестной в течение последующих пятидесяти лет.
В 1944 году на православную Пасху сербский Синод принял послание, в котором говорилось о жертве, совершенной на Голгофе, и содержалась молитва о том, «чтобы каждый сербский дом и семья морально и духовно обновились и возродились, став сами по себе маленькой церковью Господней, в которой бы покоились наше отечество и правительство…»[295]
Вскоре после Пасхи балканские подразделения англо-американских ВВС проводили четыре дня подряд ковровые бомбежки Белграда. В день святого Георгия, весьма значительный для православной церкви праздник, те же самые самолеты бомбили черногорские города Никшич, Даниловград и Подгорицу.
В своей книге «Растерзанная Югославия» Майкл Лис предполагает, что британские офицеры, симпатизировавшие Тито, отнюдь не случайно определяли цели и время налетов:
Сегодня в некоторых сербских кругах утверждается, что авиационная поддержка союзников использовалась Тито для того, чтобы настроить народ против Англии. Версия заключается в том, что авиаудары западных союзников сознательно направлялись именно против сербских городов и сел, причем для этого цинично выбирались дни престольных праздников сербской православной церкви.
Лис не приводит доказательств в поддержку этого предположения, однако указывает, что:
информация о балканских ВВС по-прежнему остается закрытой… непонятно, почему. Лис, очевидно, прав, утверждая, что «уверен в том, что союзники никогда бы не предприняли коврового бомбометания по Парижу, например, в Пасхальное воскресенье – или в любой другой день, сколько бы танков ни проходило через город»[296].
Пробританская антинемецкая демонстрация 27 марта 1941 года навлекла на сербов и их столицу ужасную бомбардировку в Вербное воскресенье. Три года спустя сами британцы подвергли Белград бомбардировке на Пасху. В 1941 году хорваты пустили немцев в Загреб, после чего объявили войну Британии. Но когда балканские ВВС 22 апреля 1944 года подвергли Загреб бомбардировке, в которой погибли семь доминиканских священников и были сильно повреждены два собора, архиепископ Степинац расценил этот налет как удар «по живому телу хорватского народа, которого сам папа римский назвал внешним оплотом христианства». Если Степинац утверждал, что в окрестностях собора не было никаких военных целей, другие свидетели говорили о том, что неподалеку от здания теологического факультета находились гараж грузового транспорта и склад горючего»[297]. Чем ближе становился финал Независимого Хорватского Государства, тем свирепее нападки Степинаца на коммунизм. Еще в 1942 году он сказал британскому агенту Рапотецу, что хотел бы видеть после войны Югославию единой, но в 1944 году вернулся к восхвалению «многовековой борьбы Хорватии за свободу»[298].
Архиепископ Степинац уверовал в то, что Соединенные Штаты благоволят Независимому Хорватскому Государству. Хотя папа римский относился к усташскому режиму всегда хорошо, итальянцы и немцы осуждали творимые им зверства. Американцы, вступившие теперь в Рим, были более расположены к Степинацу и Хорватии, а лучшим защитником дела Хорватии являлся кардинал Фрэнсис Спеллман, архиепископ нью-йоркский, закоренелый антикоммунист, обладавший большим влиянием в Вашингтоне. В течение войны Спеллман выступал в роли «миротворца» и был близким советчиком президента Рузвельта, которого он знал еще как нью-йоркского политика.
В марте 1943 года, когда Италия все еще находилась в состоянии войны с США, Спеллман нанес визит в Рим для беседы с папой и другими функционерами в Ватикане. Здесь он познакомился с графом Эрвином Лобковичем – эмиссаром Независимого Хорватского Государства при Священном престоле. После их встречи, состоявшейся 6 марта 1943 года, граф Лобкович отправил в Загреб резюме высказываний Спеллмана. Читая их, следует помнить о том, что в то время НХГ являлось союзником Гитлера, находилось в состоянии войны со Штатами и проводило массовые убийства сотен тысяч сербов, цыган и евреев. С отчетом Лобковича, естественно, познакомился архиепископ Степинац, а также лидеры усташей.
В обществе секретаря Вурстера мне довелось нанести визит Спеллману, архиепископу нью- йоркскому. Как известно, архиепископ Спеллман провел в Риме около двух недель… в настоящее время он пользуется абсолютным доверием президента Рузвельта… Спеллман весьма любезно принял нас и откровенно заявил: «Вряд ли вы сможете сообщить мне что-то, чего я не знаю. Я прекрасно обо всем информирован и хорошо владею хорватским вопросом. Несколько лет назад я совершил поездку по вашей
