– В вас нет отваги, сэр, – заявила Анна с презрением.
– Надеюсь, вы не собираетесь плакать? – прошептал Джон.
– Такого удовольствия я вам не доставлю, – заявила Анна, глотая слезы.
– Хорошо, – сказал Джон, – потому что я собираюсь просить вас еще об одной услуге, которая будет вам в тягость, миледи.
– Я сделаю все, что угодно, если вы оставите мою постель, сэр.
– Оставлю, и сделаю это очень быстро, но не сию минуту. А в дальнейшем от вас потребуется помощь. Помогите мне убедить Бена, что вы моя женщина.
– Вы заходите слишком далеко, сэр!
– Это будет всего лишь видимость, притворство, не более того, мне это так же претит, как и вам, – сказал он, хотя притворство этой ледяной леди каким-то непостижимым образом его волновало.
– Что за видимость? – фыркнула Анна.
– У меня есть некоторый опыт игры на сцене. Сама Нелл Гвин учила меня актерскому искусству, а я поучу вас.
Анна готова была поклясться, что этот хвастливый плут наслаждается ситуацией. Она показала ему лезвие своего кинжала, и он в притворном страхе широко раскрыл глаза. Будь проклята его наглость! Потом Анна услышала под окном тяжелые шаги Бена и с трудом подавила желание прижаться к Джону Гилберту.
– Что мне делать? – спросила она шепотом.
– Блефуйте, изображайте страсть и ее пик, миледи, как делают многие женщины, хотя, клянусь, ни одна из тех, кого я любил, не притворялась.
– Меня не интересует ваша плутовская биография, сэр. Нужны простые и ясные инструкции, что делать, чтобы поскорее покончить с этим фарсом.
Он потянулся к ней:
– Тогда повернитесь.
Она кольнула его руку острием кинжала, он вздрогнул и слизнул каплю крови.
– Вы не смеете меня трогать, – сказала она. – Не прикасайтесь ко мне.
Он поднял руки, демонстрируя готовность сдаться. На губах его играла обаятельная улыбка.
– Вы, Анна, женщина, способная поставить под сомнение даже мой огромный опыт. Неужто даже в постели мы должны придерживаться условностей?
– В постели особенно, сэр.
– Тогда начнем.
– Как?
– Я должен услышать ваши стоны, как если бы ваши фантазии подвигли вас на жертву великой и подлинной любви.
Анна сочла это глупым, но воспоминание о жирных красных влажных губах Черного Бена возле ее лица и непрестанный звук его тяжелых шагов снаружи сделали свое дело. Анна попыталась застонать.
Джон подвинулся к ней поближе, не касаясь ее.
– Вы, леди Анна, издали звук, похожий на беличий писк.
– Вы назвали меня дурочкой, так подайте мне пример, сэр, – прошептала она с яростью.
Он посмотрел на нее с таким презрением, что она с радостью задушила бы его.
– Вот каков стон страсти, – сказал он и принялся ритмически двигаться на кровати, вызывая скрип пружин и стоны дерева. Потом застонал сам, сначала тихо, затем со все нарастающей громкостью, пока любопытство видеть его лицо не стало мучительным, но она не могла себе этого позволить. Эти стоны то усиливались, то ослабевали соответственно биению сердца, и от этих звуков по телу ее разливался жидкий огонь, обещая наслаждение и в то же время спасая ее от страшной участи.
На пике стонов он ускорил свои ритмические движения, от чего веревочные пружины устрашающе заскрипели, а дерево застонало еще громче.
Должно быть, за столом она хватила лишку, потому что эти звуки подействовали на нее странным образом. Ее мать всегда говорила ей, что сладострастие лежит на дне винного бокала.
– А теперь, – сказал Джон, облокотившись о подушку, – можете сделать так же?
– Конечно, могу.
Это хвастовство победило ее сомнения. Она покажет ему вершину актерского мастерства, способного посрамить его любовницу Нелл Гвин, и мысль о том, что ей удастся переплюнуть эту знаменитую даму, завладела ею, и судорога отпустила ее горло и сделала его бархатным.
Стоны Анны сначала походили на воркование, но скоро стали усиливаться, правда, все это происходило медленно, очень медленно. По мере того как она проявляла чудеса актерства, ей приятно было видеть, как меняется выражение его лица, и она решила не спускать с него глаз, пока не убедится, что отучила его презирать ее за бездарность. Ее стоны выражали подлинное желание и томление по тому, что могла ей подарить ее брачная ночь, если бы любимый ею человек не оказался предателем и негодяем. Стоны ее становились все громче, выражая томление и восторг, и Анна заметила, что в глазах этого опытного в любви разбойника вспыхнул огонь страсти. Анна не прекращала действа до тех пор, пока не убедилась в том, что молния страсти поразила его в тот самый орган, которому (она в этом не сомневалась) не суждено было лишить ее невинности.
