– Пусть никто не думает, что я, Анна Гаскойн, испугаюсь банды воров.
Уже совсем стемнело, когда Анна вышла из дома, держа в руке фонарь, и направилась туда, откуда доносился хохот, где пахло молочным поросенком, и пересекла лужайку. За длинными столами на козлах, освещенными серебряными канделябрами, сидели несколько дюжин мужчин и женщин в ярких и чудовищно безвкусных, но богатых одеждах, какие можно было увидеть только в лондонских театрах.
Джон Гилберт с кудрявыми темными волосами, которые могли бы посрамить самого лучшего парикмахера, поднялся ей навстречу и, взяв за руку, повел к столу. Она попыталась высвободиться, но пальцы его были словно тиски.
– Чтобы с вами не случилось ничего плохого, леди Анна, точно следуйте моим указаниям.
На одно лишь мгновение он позволил себе посмотреть на нее и впитать ее красоту – блестящие рыжеватые волосы, убранные в мягкие локоны по обе стороны лица, корсаж, приподнимавший две полусферы трепетной кремовой плоти. Никогда в жизни он не встречал женщины большей ясности духа в сочетании с такой красотой. Эта непрошеная мысль вызвала в нем гнев, и он потянул Анну через лужайку, не давая ей времени возразить, как она собиралась: У стола он толкнул ее на стул с высокой спинкой, стоявший возле его собственного. Анна попыталась успокоиться в этой странной компании. В тени за ее спиной стоял Джозеф. Напротив на стуле развалился мужчина с большой кружкой в руке.
– Бен, разреши представить тебе леди Анну Гаскойн, – произнес Джон Гилберт. – Миледи, мастер Бен Скиррет, Черный Бен, как прозвали его люди шерифа.
Она оказалась сидящей лицом к лицу с небритым малым в желтом парике французской работы, плохо сидевшем на нем и также плохо завитом. На Бене Скиррете был грязный синий атласный плащ, увешанный иностранными медалями. Он представлял собой карикатуру на придворного. Однако его лицо нисколько не походило на лицо шута. Анна сжалась, увидев на нем жестокость и злобу, а улыбка заставила ее содрогнуться, не говоря уже о черных раскосых глазах.
– Так это та самая девица, пропавшая из дворца, о которой чешет языки весь Лондон?
– Как видите, сэр, не пропавшая, а найденная, – холодно произнесла Анна, слегка кивнув. Черный Бен рассмеялся. От его смеха по спине у нее побежали мурашки.
– Готов поклясться, что язычок у нее хорошо подвешен. Джентльмен Джонни. Неудивительно, что лорд Уэверби предлагает награду в сотню фунтов за ее возвращение. Но это слишком мало.
Джон наполнил оловянную тарелку Анны едой, и она сидела молча под мутным взором Бена, притворяясь, будто поглощена салатом из латука и фруктов и кроличьим жареным мясом. Анна вцепилась в свою кружку и сделала такой огромный глоток кларета, что голова ее тотчас же обрела необычайную легкость. Она должна есть, чтобы сохранить ясность мысли, что ей совершенно необходимо.
Черный Бен наполнил свою кружку и с грязной ухмылкой долил вина в ее посудину.
– Ты должна считать себя счастливицей, миледи. Твое здоровье в большей безопасности, чем твое девство. В Лондоне чума.
Молодой человек, сидевший в конце стола, поднялся с места.
– Это верно, Джонни. Когда мы отправились за тобой, мы только и слышали, что о чуме. Каждый день число смертей удваивается, и теперь умерших от чумы хоронят в общих могилах.
Джон Гилберт откинулся на стуле и перекинул одну ногу через подлокотник, приняв расслабленную позу. Однако Анна заметила, как он напряжен. Руку Джон держал на эфесе шпаги.
– Здесь, ребята, мы в безопасности, – заявил Джон. – Воздух свежий, не то что в Лондоне, и, если понадобится, мы можем прибегнуть к окуриванию табачным дымом.
Черный Бен усмехнулся:
– Я лечился ртутью в ваннах миссис Форкард в Ледер-лейн и видел там мертвеца с трубкой в зубах.
Джон наклонился, чтобы положить кусочек вымоченного в меду хлеба в приоткрывшийся рот Анны, и глаза ее неприязненно блеснули. Он обращается с ней как с простолюдинкой! Анна уже собралась было высказаться на этот счет, но тут почувствовала, как носок его сапога больно ударил ее по лодыжке, и решила высказать ему свое возмущение в более подходящий момент.
Черный Бен разразился хохотом:
– Так она наконец нашла себе милого, а? Завидую тебе. Джон. Такой лакомый кусочек!
Джон Гилберт ухмыльнулся, глядя на Бена, подмигнул ему и бросил еще один кусочек хлеба в меду ей в рот: Он с радостью заткнул бы едой рот Бена, изрыгавший непристойности. Анна не знала, что ей не под силу тягаться с Черным Беном. Она привыкла к придворным разговорам, где тайный язык любви полон тонких и хитроумных намеков и не содержит призывов к насилию. Единственное, чем он мог спасти ее, это притворным признанием, что покорил девушку. Ни один разбойник не нарушил бы неписаного закона и не попытался отнять женщину у собрата по ремеслу, как не выдал бы ее местонахождения за золото, и шуточное признание Джона Гилберта в том, что у него находится девственная дочь судьи, отмело бы притязания Бена. Он продолжал бы резать глотки слугам короля на большой дороге.
Джон не осуждал своих парней за то, что они притащили Бена и его людей в Уиттлвуд. Джозеф рассказал ему, как это случилось. Бражничая и развратничая в притонах возле «Друри-Лейн», они оказались лицом к лицу с превосходящей их численностью бандой Черного Бена и выяснили, что Бен и его люди их выследили. Любая попытка сопротивления означала немедленную смерть или по крайней мере слежку за ними, а это быстро привело бы их к адскому дереву на Тайберне.
Внезапно беседу нарушила сладостная музыка, и Джон с облегчением увидел Бет, явившуюся со своей лютней. Она умиротворила грубое и шумное сборище. Чьи-то заботливые руки подняли ее на стол, где она принялась наигрывать им веселые мотивы, знакомые большинству из собравшихся, сопровождая игру громким пением. Потом Бет запела нежную песню о любви и ее утрате. На мгновение Джона отвлекло то, что по щекам ее покатились непритворные слезы, но это продолжалось всего лишь миг.
Один из захмелевших товарищей Бена присоединился к пению Бет, а потом потянул ее к себе на колени. Бен с ревом набросился на него и, прежде чем тот успел обнажить шпагу, пронзил его, и тот оказался пригвожденным к земле и корчащимся в агонии. Анна испуганно вздохнула, заглушив ропот его собственных людей. Бен спокойно отер окровавленную сталь полой своего кожаного жилета.
Оцепенение и тишину нарушил шепот Джозефа:
