Простушка выглядела такой расстроенной, что Анна посочувствовала ей. Отказ не сулил ничего хорошего. Эдвард заставит ее подчиниться его воле.
Анна с горечью сознавала, что сегодняшний день станет испытанием ее воли, и ей следовало не упустить случая сохранить жизнь Джону, если такое вообще возможно.
– Что же, делай, что должна.
– Разреши мне омыть твое бледное личико, миледи. – Горничная выжала кусок чистой ткани, смоченный свежей розовой водой и яблочным сидром, и осторожно приложила к глазам Анны, нежно воркуя при этом, будто уговаривала ребенка.
Почему-то нежность ее прикосновений напомнила Анне ее собственную мать, врачевавшую в детстве ее болезни. Воспоминание о матери напомнило Анне и об отце, и это последнее воспоминание о нем вызвало память о первой встрече с Джоном Гилбертом у камина в гостинице на Оксфордской дороге. С тех пор едва ли миновало три недели, а казалось, прошла целая вечность.
– Миледи, – сказала девушка, стараясь ее утешить, – я не смогу восстановить твою красоту, если ты не перестанешь плакать. Что тебя так печалит? Граф – красивый мужчина, некоторые, правда, говорят, что он крутого нрава, но говорят также, что он щедр с женщинами. – Горничная покраснела: – Прошу прощения, миледи, я забылась, желая тебя утешить.
Глаза Анны были закрыты. Холодная вода оказалась для них целительна, сняла боль и припухлости, окружавшие их.
– Ты квакерша?
– Да, миледи, – спокойно, но с гордостью произнесла горничная.
– Тогда ты должна много знать о гонениях.
Горничная кивнула:
– Я и знаю.
Анна почувствовала жалость к девушке. Квакеров ненавидели, и они боялись за себя, потому что их вера не нуждалась в посредстве священников. Они знали, что будут держать ответ перед самим Господом, в том числе и женщины, однако католики и пуритане воспринимали это как оскорбление, обвиняя квакеров в том, что в Англии разразилась эпидемия чумы.
– Как тебя зовут? – спросила Анна.
– Кейт, миледи.
– Итак, Кейт, мы обе женщины независимо оттого, какое положение занимаем в обществе. И ты наверняка понимаешь, каково это – терять человека, которого любишь и которому грозит смертельная опасность.
Анна открыла глаза, чтобы посмотреть на реакцию девушки. Кейт застенчиво опустила голову:
– Нет, миледи. Я не помышляю о любви, довольствуюсь тем, что у меня есть пища, крыша над головой и теплая постель. – Она посмотрела на Анну. – Но я хотела бы услышать от тебя побольше о таких вещах, если ты мне о них расскажешь.
Анна испустила долгий вздох, похожий на стон:
– Не желай того, что тебе неизвестно, Кейт.
Кейт улыбнулась, и ее карие глаза потеплели.
– Да, миледи, – сказала девушка, заканчивая омовение. Она нежно сжала плечо Анны, чтобы привлечь ее внимание. – Хочешь одеться?
– Хочу, чтобы ты отнесла ему весточку!
По испуганному выражению лица Кейт Анна поняла, что Кейт слышала о мужчине в оковах, которого держат в конюшне, и сжала руку девушки.
Кейт попыталась высвободить руку, но Анна еще сильнее сжала ее.
– Пожалуйста, ради Бога!
– Не могу! Для тех, кто идет против его светлости, уготованы Ньюгейт или Флит. А ты не побывала в чистилище, миледи, по крайней мере в таком, как я.
Она отпрянула от Анны.
– Право же, мне искренне жаль. Пожалуйста, не обрекай меня на наказание плетьми, мистрис.
– Ладно, Кейт, не бойся, – произнесла Анна.
Она не ожидала от девушки иного ответа, а теперь, когда получила его, утро обрело для нее некую законченность. Инстинкт подсказывал ей, что то, чего она просила от служанки, было гораздо больше, чем просто передать весточку. Она просила девушку предать своего господина, а такое оскорбление нанести было нелегко.
– Я сама оденусь, Кейт. В котором часу свадебный ужин?
– В шесть, миледи.
Анна сделала глубокий вдох, ощутив при этом слабый запах колокольчиков в вазе возле кровати. Должно быть, это Кейт поставила в нее цветы.
– Я буду готова к шести. Ты свободна, Кейт.
– Благодарю тебя, миледи. Что-нибудь еще, миледи?
– Нет, Кейт, ничего. Больше я не хочу ничего на свете.
