культуры и отдыха, с новыми улицами; освоены были новые строительные материалы, новая техника самого строительства; мощно шагнула вперед электрификация. И уже прежние проекты, рассчитанные на ремонт, побелку, очистку, отступают в деревне перед проектами капитального строительства.
В один из новых домов Арташата — первый попавшийся — зашли мы в 1946 году, к величайшей радости хозяйского сына. Мальчик зашлепал босыми ногами вверх по лестнице, криком возвещая появление гостей. Штанишки, надетые на голое тело, сползали с его круглого, сытого животика. Отец — высокий, с военной выправкой, во френче — спустился нам навстречу. У колхозника был интеллигентный и скорей городской, нежели деревенский вид. И это тоже не случайность. 14 октября 1938 года в «Правде» появилась статья «Интеллигенция одного колхоза». Это о колхозе «Арташат» рассказывала статья. Двадцать лет назад здесь было только десять хозяйств, — их стало четыреста. Колхоз начал получать доход около 5 миллионов рублей в год. Здесь не знали грамоты, — и вот колхозники сами выступают в своем клубе с лекциями и докладами. Красные полотнища на отдельных домах указывали, где клуб и кино, библиотека, две средние школы, детский сад, ясли[107]. А когда возникают культурные учреждения на селе, — это значит растет своя колхозная интеллигенция. Из местного населения вышло семь своих врачей, один работал в частях Советской Армии. Военные сводки о Смоленском направлении читались тут с особым вниманием, — на Смоленском находился знатный земляк, полковник, командир дивизии Карапет Ахназарян. Но даже и не в этом, не в начитанности, не в большом проценте получивших высшее образование была причина высокой культуры, отличавшей колхоз «Арташат». Поговоришь отдельно с хозяйкой, с дочерью, поговоришь за столом с мужчинами, — и увидишь, что они научились мыслить об интересах не только одного своего колхоза. Они непрерывно думают о завтрашнем дне всей республики. Государственной широтой и смелыми планами на будущее полны их замыслы.
Недалеко отсюда много веков назад находились две древнейшие столицы, где когда-то, по словам историков, кипела культурная жизнь, простираясь не только на всю Армению, но и за пределами ее, откликаясь в Иране, в Ираке, в Прикаспии, на Волге (Итиле), у хазар, у славян, — советские ученые ведут раскопки на месте одной из этих столиц — Двина. На наш вопрос хозяин начал рассказывать, как очевидец, о проводившихся тут работах, на которые стекалась деревня и куда она выделяла своих рабочих. Сюда в конце 30-х годов пришла экспедиция Академии наук Армянской ССР во главе с И. А. Орбели. Хозяин предложил проводить нас на раскопки. Идти нужно было далеко за деревню, несколько километров, все поднимаясь и поднимаясь на открытую холмистую возвышенность.
По мере выхода из деревни и подъема вы ощущаете смену климата и воздуха. Остаются позади деревенские звуки и запахи, — последняя собака отлаяла, последний скрип воза, треск грузовиков потонули в воздухе, растаял дымок, а с ним вместе исчез горячий запах хлеба. Все пустыннее и холоднее вокруг. Живительная прохлада высот, необъятные просторы — словно гигантская чаша, по краям которой, едва видимые, синеют далекие горы, с двух сторон осененные обеими снежными вершинами, Араратом и Арагацем. Показались первые плиты развалин, земля тут в яминах, в провалах раскопок; словно кладбище, развернулось перед глазами море лежащих и стоячих плит. Все, имевшее художественную и историческую ценность, вывезено отсюда в музеи, но остался скелет большого культурного центра, с намеками на красоту и пластику его зданий, с частями колонн, обрывками каменного орнамента, пьедесталами из отшлифованного гранита для колонн, капителью с закрученными справа и слева завитками в виде не то ивовых ветвей, не то пальм, с прямоугольниками глубоких фундаментов, с остатками лестниц и с великим множеством глиняных и глазированных черепков, покрывающих землю. Как всегда между развалин, и здесь пробился скромный сухой вереск, качаются стебли высохшей мяты, истоптан серый от пыли чебрец. Повевает ветерком руин, похожим на колыбельную песню веков [108] .
Две с лишним тысячи лет назад здесь проходили бесчисленные караваны, потому что, по словам историка:
«…через эту равнину и именно мимо Арташата пролегал магистральный путь транзитной торговли, шедший из Средней Азии и Китая к черноморским портам» [109].
Отсюда когда-то широкая дорога — внутренний путь Армении для войска, для царей и родичей их — шла в Гарни, названный летописцем «сильной крепостью». И было бы хорошо для туристов делать паломничество в Гарни не из Еревана, как это принято сейчас, а именно отсюда, по течению реки Азат, и, быть может, даже не на машине и не на лошади, а вот так, пешком, с картой древней Армении в мыслях, под ласковым ветром, еще не успевшим набраться холоду. Медленно спускаясь с холма к воображаемым Гарнийским воротам, где они были в древности, по изъеденным плитам домов, когда-то полных шума и жизни, смещая время, дыша ароматом вереска, углубляясь в века, помогая себе страницами романа Мурацана [110], полными поэзии, идти и идти к древнейшим развалинам Армении в местечке Верхний Гарни… [111]
Но мы с читателем не пойдем сейчас этой дорогой. Представим себе, что мы взобрались на самую высокую точку в этом высоком ущелье и, прежде чем двинуться дальше, обнимаем взглядом кусок Араратской долины, остающийся нам до Еревана. Видно сверху, как он оплетен дорогами, новыми и старыми. Не путайте дорог с каналами! Их здесь немало. Не путайте каналов с реками! Их тоже немало. Усевшись на мшистый камень, с хорошим окуляром в руках, разберитесь в этой живой, зелено-коричневой карте, расстилающейся внизу на все четыре стороны.
Вот с запада бежит магистраль железной дороги к станции Арарат и, делая поворот, ответвляется в Ереван, продолжая свой путь на юго-восток.
Вот линии главных каналов — голубые, четкие искусственно извилистые, берущие свою воду от большой реки Раздан (по-старому Занги): канал Юго-Восточные Киры, идущий до села Арарат; канал Северо-Западные Киры, идущий к Аштараку, и новый Эчмиадзинский канал, идущий на Эчмиадзин. Линии рек отличаются от рисунка этих каналов, — они гораздо извилистей, и движение их по руслу произвольней. Огибая с севера западную часть Еревана красивым полукругом, протекает голубая, искристая, порожистая Раздан, впадая к югу от Еревана в Аракс. Тоже с севера, но входя в самый город и пересекая его, строится шумный маленький Гетар. И, наконец, — дороги, целая сеть желтых змеек, расходящихся от Еревана по многим направлениям.
Свернув с Арташатской, покинутой нами дороги, можно заехать на мраморные карьеры. Как не повидать армянского мраморовидного оникса, отложения угасших минеральных источников, с теплым блеском которого встречался москвич в метро на станции «Киевская»! В песках и на песчаных холмах — желтоватое озерко без имени, но не без роду; много таких озер, словно лужиц, на Араратской равнине; они пробиваются снизу, из родников, и говорят о большой жизни внутри земли, — о движении подпочвенных вод, добываемых сейчас бурением.
По всей равнине в последние годы забили артезианские скважины. У желтого озерка — возле самого берега — пульсирует родничок, словно рыба играет в воде. Растительности никакой, а стоят каменные карьеры, валяются куски мрамора («аррагонита») разного размера, и некоторые словно повторяют вам карту Армении — желтовато-песочные, розовые, дымчато-белые с голубыми вьющимися прожилками, — не столько мраморы, сколько агаты. Между ними похожие на канифоль золотистые куски полевого шпата. Покопавшись, можно найти замечательные куски для коллекций. И тут опять невольно вспоминаешь Институт стройматериалов, — на этот раз одного из популярных ученых в Армении, профессора М. В. Касьяна. В Армении — неисчерпаемые залежи поделочных камней; но каторжным был труд камнетеса и камнереза. Под руководством М. В. Касьяна были изучены режимы фрезерования камней, разработаны формы резцов, — и вот уже армянские мраморы и туфы режут специальные камне-фрезерные станки, создан новый — универсальный — станок, способный справиться с твердыми породами. Одинокий тяжелый ручной труд заменяется машиной…
Дальше, за мраморными карьерами — новый, красивый район имени Шаумяна. Сады и россыпь нарядных домиков. Их не назовешь ни деревней, ни окраиной города: от города они далеко, от деревни их отделяет неуловимо городской облик жителей, отделяют большие корпуса фабрик; в одном поселке фабрика шелка, в другом — трикотажная, в третьем — часовая. Кажется, через десятки лет эти новые поселки или образуют новые кварталы-сады вокруг растущего Еревана, или сами превратятся в промышленные сады- города.
