успел переселиться в отведенную ему новую квартиру — не хватило времени для этого. Сейчас, когда созданное Таманяном начинает восприниматься слитно, дополняя одно другим, когда раскрывается в городах принцип его планировки, вся армянская архитектурная молодежь воспитывается на его наследии. Так, кроме великого вещественного следа, этот народный зодчий оставил армянам и творческую традицию.
В Баку и Тбилиси хорошо знали чрезвычайно красивого старика, с молодым, горячим взглядом из-под очков, с крутым, ясным лбом, над которым сверкали серебряной белизной кудри, с тонким, изящным ртом на бритом лице. Этот старик любил жизнь, дорожил ею, любил комфорт и общество; каждый день за обедом, до глубокой старости, он выпивал рюмочку коньяку — «порцию огня», как он шутя говорил. Это был большой армянский писатель, автор романов «Артист», «Хаос», автор «Намуса» и «Из-за чести» — Александр Ширванзаде[117]. Если говорить о комфорте, то жизнь его спокойно текла бы в Тбилиси, где у Ширванзаде была хорошая квартира. Но старый человек, которому пошло за седьмой десяток, перебрался, как юноша, в столицу новой, Советской Армении, по-холостяцки ютился в гостинице, жил путешественником. Он тоже приехал давать, и давал одним своим присутствием, тонкой и высокой культурой человеческой личности, которой веяло от каждого его слова, от старомодной вежливости и наблюдательности. Это был писатель, родившийся для литературы. И, молодая еще, армянская советская литература училась у него прозрачной ясности армянского языка, глубокому реализму, умению раскрывать характеры в движении истории, в их связи с обществом и временем.
Часто сиживали он и другой могучий старик, богатырски сложенный, с румяным, бритым лицом, сочным голосом, громовым хохотом, большой артист, Абелян[118], где-нибудь за крохотными чашками кофе, во дворике голубой мечети, на скамеечке в саду, — и разговор их шел о прошлом. Но то, что раньше, до революции, душителями армянской культуры с пренебрежением расценивалось как местное, провинциальное, ничтожное, оба эти величавых старика сейчас как бы наново разматывали во весь его исторический смысл, и слова их обретали особое звучание для слушавших.
Возрожденный к жизни, освобожденный народ находил свою культуру, осознавал ее звенья: историю театра, традиции актерского мастерства со времен трагика Адамяна и актрисы Сирануш, сложное становление армянского искусства.
Иногда к ним подсаживался маленький, круглолицый, быстрый и нервный человек с ваткой в ушах, одетый небрежно и торопливо, — замечательный музыкант и симфонист Александр Афанасьевич Спендиаров [119]. Внутренним своим слухом он слушал в эти дни будущую оперу «Алмаст».
В тридцатых годах на улицах Еревана молодежь увидела и задумчивую фигуру любимейшего своего певца — Аветика Исаакяна[120]. Он жадно ходил по городу, присматривался, вживался в воздух Армении, в ее творческую атмосферу.
В столице Армении вырастали консерватория, университет. В темно-сером каменном здании возник музей; за четверть века он превратился в одну из ценнейших республиканских картинных галерей нашего Союза.
И через все эти годы прошел в наше время и работает сейчас для него большой мастер, бледный, молчаливый человек — художник Мартирос Сарьян[121]. Если архитектор Таманян был родом с Кубани, то Мартирос Сергеевич — родом с Дона. Он вырос как художник под влиянием русской культуры, получил художественное образование в России. И всю свою большую культуру отдал Советской Армении с первых же дней ее возникновения. Неутомимо и с какой-то тихой, беззвучной страстностью любит Сарьян Армению, рисует ее, не пропускает ни одного творца, ни одного деятеля, ни одного сколько-нибудь значительного работника-армянина, чтобы потихоньку, с удивительной, мягкой непреклонностью не завести его к себе на вышку, где залитая светом мастерская, словно драгоценными камнями, сверкает и греет посетителя своими горячими, ярко декоративными полотнами. Там он тихо усадит его в кресло, отойдет, приблизится, с тонким мастерством легко нанося, в длину всей протянутой руки, мазок на полотно, — и человек заживет, пойманный на портрете.
Поэты любят заходить в мастерскую Сарьяна. Один из них написал:
Почти все эти большие творцы съехались в Ереван в первые годы Октябрьской революции. Они были тогда еще одиночками; сила их крупных индивидуальностей, яркость их отстоявшихся, уже в полной мере выявленных дарований делала их видимыми так одиноко и отчетливо, словно очертания горных вершин на горизонте. Но шли годы. Советская власть день за днем, месяц за месяцем закладывала материальные основы новой, великой культуры. Творцы перестали быть одинокими, они вошли в союзы архитекторов, актеров, музыкантов, писателей, художников. Ценности, разбросанные по частным лицам, собраны были в музеи. Выросли здания театров, библиотек, школ. И вокруг больших мастеров поднялись молодые, талантливые коллективы, сильные уже не своей одинокой творческой индивидуальностью, не своим накопленным опытом, не передачей традиций, а ярким чувством единства, совместности, общности, кровного родства с народом; их постоянное чувство нового, постоянное продвижение вперед, радостное утверждение жизни — в счастливой опоре на коллектив, без которого они уже не могут полностью себя раскрыть.
Есть в Армении молодой химик Аракси Бабаян. На груди у нее флажок депутата Верховного Совета республики. За что она получила этот флажок? У Аракси Томасовны много заслуг перед родиной. Она имеет немало научных работ. Применив методы академика Фаворского, она разработала простой способ получения одного интересного класса органических соединений, исходного для целого ряда других полезных веществ, и этот простой способ получил в нашей отечественной химии название «метод Фаворского — Бабаян». Но химиков, и очень талантливых, крупных химиков, сделавших ценные новые открытия, в Армении немало:
