— Есть, с двумя справиться! — отвечал Колодочка, расправляя плечи.
— Добро. Ждите. Да учтите, что они, вероятно, вооружены.
— Есть.
Соболь снова обогнул дом и вошел в подъезд. На втором этаже он остановился перед входом в контору одной из организаций. Дверь была не заперта. Стараясь ступать как можно тише, майор приблизился ко второй двери с табличкой «Торговый отдел» и покрутил ручку. Эта дверь не поддавалась, но люди там были: слышался приглушенный разговор.
Соболь достал пистолет, спустил предохранитель и постучал по филенке костяшкой согнутого пальца. Голоса смолкли. Он постучал снова.
— Кто? — спросил хриплый голос.
— К Алексею Алексеевичу.
— Зачем? — после короткой паузы спросил голос. — Его здесь нет.
— Лекарство для Маши.
— Какое лекарство?
— Глюкоза…
Соболь услышал, как приходит в движение механизм английского замка. Дверь приоткрылась, и он увидел худую, с запавшими щеками, горбоносую физиономию. Открывший, при виде незнакомого лица, мгновенно сообразил, что попался на удочку. Дверь захлопнулась с такой силой, что чуть не перебила Соболю пальцы. Замок щелкнул, как выстрелил… Донеслись торопливые шаги, скрип открываемого окна.
Соболь налег плечом на дверь.
Безымянный выпрыгнул первым и… забился в могучих объятиях Колодочки. Попытка пустить в ход один из хулиганских приемов завершилась плачевно. Безымянный имел дело не с дедом Савчуком, который из всех ухищрений нападения и самозащиты знал только освященную веками «подножку», а с флотским спортсменом, наделенным к тому же из ряду вон выходящей физической силой. Рассерженный Колодочка «слегка», как уверял потом, стукнул противника в подбородок. Но от этого «слегка» у Безымянного в глазах завертелись фейерверочные колеса. Колодочка бережно положил его на землю и почти на лету принял второго противника.
В окне появилась голова Соболя.
— Есть?
— Есть, товарищ майор.
— Оба?
— Так точно.
Соболь, взявшись за подоконник, легко и ловко, как кошка, выпрыгнул, присел на корточки.
— Да вы, невзначай, его не до смерти пришибли? — осведомился он, указывая на Безымянного.
— Что вы, товарищ майор! Можно сказать, как в колыбель принял.
— Что ж он лежит? Да и не дышит, кажется?
— Он брыкаться стал, товарищ майор. Ну, я его чуть-чуть и нокаутировал.
— Да пустите же, — прохрипел горбоносый, тщетно пытаясь освободиться. Он задыхался в руках старшины. Пистолет в его кисти, тесно прижатой к телу, упирался стволом в подбородок. Нажав спуск, горбоносый раздробил бы собственную челюсть.
Соболь высвободил оружие из его пальцев, ощупал карманы задержанного.
— Теперь пустите, — сказал майор Колодочке. — И держите пистолет, он может пригодиться.
— Есть, товарищ майор! — отвечал Колодочка, принимая из рук Соболя «Вальтер» и не без юмора посматривая на противников, имевших в эту минуту довольно-таки помятый вид.
— Этого я поручаю вам, — продолжал Соболь, кивая на Безымянного, который, кряхтя, поднимался на четвереньки. — А этого… Стоп! — вдруг резко и повелительно крикнул он, заметив быстрое движение, которое сделал горбоносый. — Стоп, говорю я вам!
Горбоносый, нырнув двумя пальцами в жилетный карман, поднес что-то ко рту, но Соболь успел перехватить его руку. Нажатием на нервный узел у кисти майор парализовал пальцы врага. Горбоносый не успел раздавить зубами крохотную стеклянную ампулу, она упала на асфальт и разбилась вдребезги.
— Не-е-ет! — протянул Соболь сквозь зубы. — Так просто вы не отделаетесь, мистер… Елагин. Для такой козырной фигуры, как вы, это, конечно, был бы самый легкий выход из игры. Но ответ держать все- таки придется… Прошу вперед! Пошли!
За воротами Соболь посигналил карманным фонариком. Тотчас к ним беззвучно подкатила большая закрытая машина. И два иноземца, сопровождаемые Соболем и Колодочкой, державшими пистолеты наготове, направились к ней, тяжело и понуро ступая по заповедной земле, которая жгла им подошвы.
«СМЕРТИ НЕ ПОДВЛАСТНО!»
В начале сентября пресса обоих полушарий сообщила о кончине крупнейшего финансового магната современности Хайрама Кэртиса Дюрана. «Царь Мидас» сам ускорил свой конец. Не дожидаясь возвращения Безымянного, он потребовал, чтобы ему сделали вторичную операцию омоложения. С медицинской точки зрения эта операция, заключавшаяся в пересадке некоторых желез, в его возрасте была равносильна самоубийству. Но окружавшим Дюрана врачам была важна не жизнь миллиардера, а весьма значительный гонорар. И операция состоялась. К Дюрану как будто вернулся пыл молодости. Но хирурги, пересадив железы, не могли, конечно, дать ему молодое сердце, заменить кровеносные сосуды, пораженные старческим склерозом. Нагрузка оказалась непосильной: на третий день Дюран умер от кровоизлияния в мозг.
Крупнейшие заокеанские газеты посвятили покойному пространные некрологи. Его величали «великим бизнесменом» и другими пышными титулами. Прогрессивная печать также поместила несколько статей. Самую точную и выразительную характеристику Дюрана дала «Дейли Уоркер»: «Этот человек был олицетворением капитализма во всей его отвратительной наготе».
О Безымянном с этих пор не было ни слуху, ни духу. Фрэнк, сопоставляя некоторые данные, пришел к выводу, что его агент не только провалился сам, но и провалил целую группу ему подобных во главе с работником, которого Фрэнк чрезвычайно ценил. «Б-317» был навсегда вычеркнут из списков разведывательного управления.
В это же, примерно, время на Сиваше произошло исключительное событие, сообщение о котором облетело всю советскую печать. Строгановские колхозники, добывая на Сиваше соль, нашли в иле тело красноармейца — Прохора Иванова, как значилось в его документах. Тридцать пять лет пролежал здесь он, один из орлов Фрунзе. И соль сохранила тело от разрушающей руки времени. Колхозники вынесли тело бойца на берег и бережно положили на траву. Безмолвно стояли они вокруг. Уже кто-то сплел из поздних цветов венок и положил его на грудь воина. И кто-то молвил, высказывая созревшую у всех мысль:
— Деда Савчука покликать надо…
Но дед шел уже сюда сам, морщинистый, крепкий, прямой.
Никто, собственно, не мог сказать: зачем нужно было позвать деда. Мало вероятно, чтобы дед Савчук мог опознать погибшего, в полках Фрунзе было более 20 тысяч человек. Но так или иначе, все чувствовали, что дед Савчук сейчас должен быть здесь, что это очень важно.
И вот дед, сняв шапку, стоял над телом бойца. Прохор Иванов лежал на песке, лицом кверху. Голова его покоилась среди пахучих стеблей душана, синих шариков «миколайчиков» и еще каких-то незатейливых лиловых цветочков. Нетронутым осталось его могучее тело, пробитое вражеским осколком прямо против сердца.
Дед Савчук, обычно такой словоохотливый на воспоминания о всем, что касалось тех дней, сейчас молчал.
Молчали и все окружающие.
Вскоре подошли Алмазов, Любушко, Кристев и Костров, как люди науки чрезвычайно
