заметил трех молодых арабов, одетых по-европейски. Их прически блестели от бриллиантина, а туфли были из двухцветной кожи… Они ожидали нас явно не с пустыми руками. Один держал палку, двое других – кнуты, сделанные из использованных шин. Намерения банды были абсолютно ясны, но предупреждающий крик Айи, требующей уклониться от них, показался мне недостойным мужчины, и, приняв мгновенное решение, я ответил ей: «Едем прямо на них, и на полной скорости!»
Я нажал на газ, и мы буквально полетели вниз, прямо на банду, которая от неожиданности разбежалась в стороны. Тот, кто держал палку, и один из держащих кнут, вышли из игры. Но третий бандит, который был более быстр и хладнокровен, чем его сообщники, успел взмахнуть кнутом и стегануть меня по спине. Помню лишь, как я обрадовался от того, что подруга, несущаяся со мной, с лицом, покрасневшим от возбуждения, цела и невредима.
И лишь на подъезде к окраине Гиват-Шауля я почувствовал полосу боли на спине, как будто жгли меня каленым железом.
«Ты ранен?» – спросила меня Айя, когда я остановил мотоцикл.
«Нет! Пронесло!»
Но, взглянув на мою спину, она испуганно закричала:
«У тебя через всю спину – от плеча и до бедра – красная полоса».
«Ничего там нет, – попытался я сказать, насколько можно, спокойно, – всего лишь, вероятно, царапина от кнута».
«Мы едем немедленно в Бейт-Акерем, – решительно повела головой Айя, – найдем что-нибудь – наложить на рану».
Мы двинулись по проселочной дороге, соединяющей Гиват-Шауль с Бейт-Акеремом. Боли усиливались, и я уменьшил скорость, чувствуя, как кровь горячо течет по спине и рубаха все сильнее прилипает к коже. Внезапно увиделись мне раем наши прогулки в последние дни, раем глупцов, ложным волшебством окружающего нас ландшафта, такого мирного, а, по сути, состоящего из цепи ловушек и засад. Пробуждение от сна, который я в эти дни пытался по наивности соткать на окраинах Лифты и Мусрары, оказалось мгновенным. Я хотел спрятаться от арабской проблемы, так она дала знать о своем существовании свистом кнута.
4
Это было мое первое посещение дома Айи и знакомство с ее матерью. О госпоже Наде Фельдман давно шла слава красивой женщины с прогрессивными взглядами, активно сотрудничающей с женскими организациями. Теперь, увидев ее, я понял, откуда наследовала Айя особый цвет волос и красоту. Позднее, соединив разные высказывания Айи о матери в некий реальный образ, представший моим глазам, я понял скрытую печаль моей подруги.
Маленькая дочь, которая росла в доме госпожи Фельдман, очевидно, мешала ее деятельности. Пока отец был жив, он окружал малышку любовью и заботой. Но с уходом господина Фельдмана в мир иной, дочь была отсечена от живой основы, называемой родительской любовью, и превратилась в некий не очень важный пункт в жизни женщины, вся деятельность которой была вне дома. На первом месте были другие более важные пункты, одним из которых была учеба госпожи Фельдман в университете. Несмотря на возраст и семейную жизнь, госпожа Фельдман не прекращала свое стремление получить степень по философии, истории и общественным наукам. Даже в мыслях ее не было, о чем она заявила мужу, учителю начальной школы, оставаться на уровне знаний этой школы, выше которого учителя никогда уже не поднимаются за свою жизнь. Диплом преподавателя она спрятала в одну из сумок и начала учебу, стремясь в течение четырех лет получить академическое образование. Другим пунктом, которому она отдавала предпочтение перед материнством, был связан с ее общественной деятельностью. Госпожа Фельдман привезла с собой из России солидную меру социализма и надеялась заинтересовать им образованных женщин в стране. Свою общественную энергию она решила внести в организацию «Трудящиеся женщины». Она пыталась повысить статус нескольких директрис, занимавшихся ежедневной, лишенной всякого подъема, деятельностью, с тем, чтобы создать некую «настоящую систему трудящихся женщин, борющихся за свои права». Эту революционную идею она пыталась внедрить – требованием создать сеть детских домов, для чего, по ее мнению, следовало организовать демонстрацию тысяч женщин. Но они предпочитали заботу о своих детях походу к дворцу верховного наместника, чтобы протестовать против унизительного положения женщины, согласно старым оттоманским законам. Она удвоила свои усилия, чтобы убедить женщин-социалисток из профсоюза трудящихся поднять красное знамя борьбы, даже если придется сесть в тюрьму (в случае столкновения с полицией), собирать массовые митинги, на которых видела себя возбуждающей эти массы пламенными речами.
Несколько лет спустя, она поняла, что изучение философии и истории не даст ей ничего реального, если она к этому не присоединит профессиональный диплом адвоката. И она ринулась на юридический факультет, основанный мандатными властями, почти все время копаясь в книгах законов. Айя тогда училась в пятом классе. Мать объявила, что дом слишком велик для обеих, и каждый должен жить своей жизнью. С того года мать и дочь готовили еду каждая для себя, ложились спать и просыпались по собственному усмотрению. «Это абсолютная свобода, – определила Айя свое положение, – несет в себе одиночество и холод». Иногда в глубине одиноких ночей в ее комнате возникал облик отца, и это было ей единственной поддержкой. «В те часы, когда шакалы завывают на холмах вокруг Бейт-Керема, а колокола в Эйн-Кереме уныло названивают, необходимо за что-то ухватиться. Вот я и думала об отце».
«А мама?» – спросил я с удивлением.
«Она спит всего в десяти метрах от меня, но, кажется, находится за горами Тьмы»
5
Госпожа Фельдман осторожно приподняла край рубахи, но быстрым и решительным движением, не обращая внимания на мое слабое сопротивление и бормотание, что, мол, все это не стоит ее внимания.
«Надо обратиться к фельдшеру, – заявила она, – езжай немедленно в больничную кассу».
«Не стоит, – заявил я обеим героическим голосом, напрягая все свои силы, – вправду, не стоит».
«Молодой человек, – обратилась она ко мне мягким голосом человека, слишком озабоченного, чтобы слушать всякие глупости, – умереть от пули это мужество, но умереть от необработанной врачом раны, это просто глупая небрежность».
«Но ведь рана очень легкая», – пытался я сопротивляться из последних сил.
«Рана легкая, чтобы ею гордиться или написать о ней в газете. Но абсолютно достаточна, чтоб развести в ней целую колонию микробов».
Все это время она беспрерывно курила. И завершив свою речь, намекнула, что совещания с ней завершились. Взяла книгу с полки и быстро удалилась в соседнюю комнату, оставляя за собой клубы дыма.
К фельдшеру я не обратился. Возражал всеми силами требованиям и просьбам Айи, но согласился, чтобы она промыла рану мягкой ватой. От этой скорой помощи я ощущал высочайшее наслаждение, какое испытывают герои фильмов, позволяющие прикасаться к их ранам лишь пальцам любимых женщин. Дома я быстро сменил рубашку и вернулся в большое здание, словно бы ничего не произошло. Айя тоже никому ничего не сказала, и общность тайны была для меня в высшей степени приятна. Ночью я переворачивался от усталости на матраце – в сторону рядом спящего Дана. Долго не мог уснуть, а когда уснул, то вскоре проснулся от прикосновения руки Дана:
«Что ты так стонешь?»
«Неужели я стонал?»
И тут я почувствовал сильные боли в спине. Не мог на ней лежать, перекатывался с боку на бок. Я видел, что Дан тоже не спит, и все его внимание обращено ко мне. После короткого молчания, я рассказал ему о случившемся. Я чувствовал, как он тяжело дышит от гнева. Затем приподнялся с матраца:
«Вот, что получается от всех зимних учений и обещаний. Учились мы стрелять и попадать в цель. Учились швырять гранаты. И все для того лишь, чтобы какой-то арабский хулиган хлестнул нас кнутом, как будто мы были плененными им рабами»
«Что я мог сделать?» – спросил я его слабым голосом, как будто именно я был виновен в этом рабстве.
Он извлек из подмышки какой-то длинный предмет и зажег спичку.
