Габриэль: Да! И они это сделают с гораздо большим желанием, чем то, что вы на них возлагаете сейчас. Вы должны знать, что семнадцатилетние в силах сделать гораздо больше, чем раскладывать яйца в коробки с едой, патрулировать по границам города и передавать сигналы с помощью гелиографа. Вы просто не знаете, на что способна эта молодежь, которая готова жертвовать собой больше, чем взрослые, ибо еще не знакома со смертью и не боится ее. Несколько сотен юношей, подготовленных к ударным действиям, в силах принести честь и уважение еврейскому подполью.
Командующий: Боюсь, что пути наши расходятся. Если ты будешь настаивать на своих планах, мне останется лишь снять тебя с командования ротой, а, может, вообще, с любой командирской должности. Ты должен понять, что организация несет имя «Хагана» – «Оборона», и не является террористической атакующей организацией. Я не разбираюсь в политике. Ее я оставляю нашим лидерам, и пока они придерживаются определенной линии, я должен вести себя соответственно ей. Кто этого не принимает, должен сделать соответственные выводы. Я же должен сделать эти выводы в отношении тебя.
5
Не могу ручаться за точность того, что было сказано в этой беседе, и, вероятно, это, главным образом, касается слов коменданта, ибо я не был знаком ни с этим человеком, ни с его языковыми оборотами. Но это абсолютно не важно, если точность моего протокола хромает. Важно лишь то, что Габриэль вышел из «Хаганы» из-за абсолютно ясных расхождений во мнениях, и мы в этот момент не знаем, что намерен делать этот человек. Поэтому никто из нас не удивился, что после небольшого тяжелого молчания раздался голос Айи:
«Что же будет сейчас?»
«Вы должны решить. Вернее, выбрать одно из двух. Продолжать оставаться в «Хагане» и выполнять все ее указания. Это наиболее подходит к мнению всего еврейского анклава, и, вероятнее всего, соответствует желанию ваших родителей и учителей».
При упоминании «родителей и учителей» насмешливое выражение выступило на лицах Дана и Аарона. Это явно уязвило их самостоятельность.
«А какова вторая возможность?» – спросила Айя.
Габриэль молчал. Видно было, что он изо всех сил старается не решать за нас нашу судьбу. Затем произнес коротко равнодушным голосом, в котором не было ни капли соблазна:
«Вторая возможность – действовать вне рамок «Хаганы», вне политики сдерживания».
«Под вашим командованием?» – продолжила вопрос Айя.
«Как было зимой», – ответил Габриэль.
Слово «зима» вызвало во мне острую ностальгию. Я различил запах дождя, падавшего на нас у подножья Наби-Самуэль, смешивающийся с запахом травы, которую мы топтали на берегу ручья Сорек.
Дана ответ Габриэля явно не удовлетворил, и он решил уточнить:
«Собираетесь ли вы продолжать учения или уже выйти в бой?»
«Не беспокойся, Дан», – улыбнулся ему Габриэль, и я вдруг подумал, что это первая его улыбка после долгого времени.
«Я-то для себя решил! – сказал ему Дан с абсолютным удовлетворением. – Я с вами!»
Он оглядел нас всех, как человек, который уверен, что все мы с ним согласны, и добавил:
«Полагаю, что наше решение ясно!»
«Нет! – сердито отреагировал Габриэль. – Я бы хотел это услышать от каждого в отдельности, а также сомнения и возражения каждого, чтобы ответить на них перед тем, как вы примете решение».
«Для меня, – заявил Аарон, – все решительно ясно».
«И для меня», – ответил я, не медля, чтобы не выглядеть колеблющимся, но не с той безаппеляционностью, которая отличала Дана и Аарона.
Тут наши взгляды обратились на Яира и Айю, которые выглядели печальными и погруженными в размышления.
«Если по правде, – сказал Яир, – я присоединяюсь к вам, но не с большой радостью».
«Тут и нет места большой радости, – обратился к нему Габриэль с пониманием. – Мы потеряли возможность действовать в большом масштабе. Мы потеряли возможность действовать от имени всего народа, всех его учреждений и лидеров по рецепту «Хаганы». И теперь мы вынуждены заниматься частными делами, к огорчению всего еврейского анклава, во имя которого мы вышли на тропу войны. Положение тяжкое, даже очень тяжкое!»
И тут он обратился к Айе:
«Может быть, ты хочешь все взвесить. Ты не обязана решить сразу же!»
«Я уже решила, – ответила она, словно бы медленно подбирая слова, – и все же не могу воздержаться от некоторых размышлений».
«Может, ты поделишься ими с нами?»
«Да, – сказала она, – вот, мы снова даем клятву, и забываем, что давали клятву «Хагане» всего лишь несколько месяцев назад. И тут я подумала: сколько еще клятв в будущем мы будем нарушать?»
Лицо Габриэля побледнело.
«И еще, – добавила она, с трудом выдавливая слова, – может, потому, что я девушка, мне несколько претит эта мысль… убивать, и как убивать, и как быть убитым другими, как будто в мире нет никого, кроме убийц и убиваемых».
Дан и Аарон с недоумением посмотрели на нее.
«Когда мы вернемся в гимназию», – спросила она Габриэля, как бы прося у него защиты, – когда мы услышим урок истории, подобный тем урокам в прошлом, который вы давали нам от звонка до звонка?»
И тут Габриэль дал ответ, который я и Яир не забудем до конца своих дней.
«Время учить историю, и время – ее творить! – отчеканивал он слово за словом. – Время – толковать факты, и время – их создавать! До сих пор мы толковали факты. Настало время их создавать!»
Я вгляделся в его лицо и увидел на нем «разводное свидетельство», которое он давал преподаванию. Об этом говорила напряженная решительная складка между его губами и подбородком. Он был великим учителем, но перешел от разъяснения материала к руководству действиями. Думая сегодня о нем, я склоняюсь к тому, чтобы определить его, как практического историка, в отличие от кабинетных, не отрывающихся от стола, знающего связь между первоисточниками, описывающими прошлое, и настоящим, требующим боевых действий. А иногда приходит мне на ум другое определение: вооруженный пророк. Так или иначе, он невероятно далек от старичков-коллег, с которыми сидел в учительской, и еще более далек от молодых учителей наших дней, которые лечат худобу их душ и пророчеств ложкой рыбьего жира педагогики, получая за это академические степени. Я всегда ненавидел эту пастеризованную педагогику, лишенную микробов неверия и веры, гладкую, как щеки евнуха, от рождения, уверенную, что является средством спасения вот уже сто лет.
Каждый раз, когда я слышу, насколько ныне учитель не влияет на учеников, я размышляю о Габриэле, и тоска снедает мою душу. Те, кто насмехается над профессией учителя, не знают, кем он может быть для ученика, и какая удивительная сила может течь по линиям высокого напряжения от кафедры к ученической скамье! Но для этого учитель должен быть выше всякой методики, не по званию, а по характеру.
Глава восемнадцатая
1
Габриэль приказал нам выйти из «Хаганы», но не сразу всем, чтобы не вызвать подозрение в сговоре, а по одному, с небольшими интервалами. Естественно, не открывать истинную причину ухода. По сути же, мы вообще не объявляли об уходе, а исчезали тайком. В конце концов, мы были рады тому, что наше исчезновение не вызвало особого внимания, быть может, потому, что в эти дни вся рота «связных» вернулась к занятиям в гимназии, согласно приказу, и деятельность в «Хагане» уменьшилась, чтобы дать ученикам нормально завершить учебный год и предотвратить полный распад школьных рамок.
Мечты Айи слушать снова уроки истории Габриэля Тироша осуществились. Ей, как и многим из нас, семиклассников, надоело безделье, мы соскучились по ежедневной учебе, по домашним заданиям. Мы даже были согласны с тем, что времени для развлечений оставалось все меньше. Вообще, я вдруг понял, что стремление к серьезной деятельности, которая может заполнить собой жизнь, стало для нас важнее поиска удовольствий.
