Волин кивком головы пригласил Кошкина следовать за ним. Они сели на широкий кожаный диван, закурили.
— Значит, давление воды, взрыв, что еще? — спросил Волин, испытующе поглядывая на Кошкина.
Кошкин поправил съехавший на бок галстук, старательно пригладил взлохмаченные волосы.
— Еще подводное извержение; оползень подводного склона, помните, там в одном месте подводный склон был очень крутой. В обкоме считают, что авария произошла в шахте. Вода через шахту проникла на станцию.
— Интересно, а что вы думаете? Убежден, что у вас есть своя гипотеза.
— Может быть, — скромно ответил Кошкин.
— Тогда выкладывайте.
— У меня их три, Роберт Юрьевич.
— Это уже плохо. Одна гипотеза — хорошо, две — терпимо, но три — никуда не годится.
— Я ведь последний, кто возвратился со станции…
— Не знал. Впрочем, даже это не дает права на три гипотезы сразу. Когда вы последний раз были на станции?
— Ровно за сутки до… аварии. Я возвратился наверх в пятницу и сразу улетел в Петропавловск. А в субботу вечером оборвалась радиосвязь. Сегодня вторник. Я был внизу трое суток назад.
— Когда в шахте появилась вода?
— Этого точно никто не знает. Мы прилетели на Симушир в воскресенье, шахта уже была заполнена водой.
— А работники наземной базы?
— Они обнаружили воду в воскресенье рано утром. Ночью никто к шахте не подходил. Сначала думали, что наступил простой перерыв в радиосвязи. Ведь ни один вид сигнализации не подал сигнала тревоги.
— Вот это самое загадочное, — заметил Волин. — Поднимаясь вверх по шахте, вода не могла не выбить все пять аварийных перегородок. Сигнализация должна была сработать.
— Сигналов не было: ни снизу, ни из шахты. Совершенно точно! Поэтому Лухтанцев…
— Это я уже слышал. Скажите, после вашего возвращения снизу кто-нибудь проходил по шахте?
— Проходил. Когда я улетал с Симушира, готовился к спуску Северинов. Он благополучно прибыл на станцию.
— Северинов, кажется, студент?
— Он приехал на дипломную практику. Такой замечательный парень, Роберт Юрьевич. Боксер! Его мне особенно жалко… Какую его мать телеграмму Лухтанцеву прислала! Убийцей называет и еще как-то. Странное такое слово… эх, забыл… Между прочим, это Северинов первым заметил гигантского кракена. Представляете, Роберт Юрьевич, тридцать девять метров длиной.
— Так уж — тридцать девять!
— Они хорошо рассмотрели! Кракен потом несколько раз появлялся возле станции. Даже сломал павильон с приборами для донных наблюдений.
— Вот как. Не знал…
— Все это получилось перед самой аварией. А уж потом было не до кракена.
— Скажите, Алексей… простите, запамятовал отчество.
— Павлиныч, — подсказал Кошкин.
— Скажите, Алексей Павлинович, а вы сами не видели этого спрута?
Кошкин заморгал виновато:
— Вот чего не видел, того не видел. Последний раз битых три часа просидел вместе с Савченко в угловой башне. Знаете, в той, с большим прозрачным куполом. Но так ничего и не видел. То есть рыб разных было до лиха, угрей пятиметровых видели, а кракен не появился.
— Не повезло вам, Алексей Павлинович… Однако вернемся к вашим гипотезам. Кажется, их три?
— Первая — кракен, Роберт Юрьевич. Он виновник аварии.
— Что же он мог сотворить?
— Все что угодно! Савченко рассказывал, что это чертовски умные бестии. Кракен не зря несколько дней плавал вокруг станции; он разнюхивал слабое место. Потом раз — и готово…
— Так… А вторая… гипотеза?
— Кашалот, Роберт Юрьевич! Кашалот охотился за этим кракеном, напал на него. Во время драки они повредили шахту.
— Простите, что повредили?
— Шахту, которая ведет к станции.
— Неплохо придумано. Остается еще третья гипотеза.
— Третья наиболее неясная и туманная для меня самого, Роберт Юрьевич, — сказал Кошкин, наклоняясь к самому уху Волина и почему-то снижая голос до шепота. — Я еще не продумал до конца, но вам скажу… Там мог оказаться еще кое-кто… Они могли прилететь с Венеры… Савченко рассказывал о следах… Понимаете, во время рекогносцировочного маршрута он наблюдал совершенно удивительные следы на дне…
Дверь кабинета распахнулась. Опираясь на трость, стремительно вошел профессор Николай Аристархович Лухтанцев, невысокий, худощавый, с узким горбоносым лицом и седой бородкой клинышком. Сделав несколько шагов, он прижал трость локтем и протянул обе руки Волину:
— Роберт Юрьевич, дорогой мой, наконец-то! Рад бесконечно, что вижу вас… Подумайте, такое несчастье!.. Два лучших наблюдателя и наша «Тускарора»… Третий день не могу прийти в себя! Все думаю, в чем мы с вами ошиблись. И не могу понять… Ужас, такой ужас…
И, не отпуская руки Волина, Лухтанцев прижал к очкам белый батистовый платок.
Волин почувствовал аромат тонких духов. Он осторожно высвободил руку из холодных пальцев Лухтанцева. Кивнув Кошкину, который боком торопливо выбирался из кабинета, Волин сказал:
— Я привез проект спасательных работ на «Тускароре». Давайте согласуем его, Николай Аристархович, до заседания и представим на утверждение комиссии. Понадобится помощь пограничников и водолазного отряда, а также оба батискафа вашего филиала.
— Один батискаф на месте, на Симушире. Но, кажется, он не совсем в порядке, — заметил Лухтанцев, усаживаясь за огромный письменный стол. — А второй… — Николай Аристархович умолк, припоминая что-то.
— Второй должен быть на Симушире не позднее завтрашнего дня, — сказал Волин. — И первый необходимо срочно привести в полную готовность. Я вас прошу, Николай Аристархович, тотчас отдать необходимые распоряжения. Что же касается плана спасательных работ, он заключается в следующем…
Открытый люк
Заседание в обкоме продолжалось уже более часа. Волин молча слушал выступавших, делая пометки в блокноте. Профессор Лухтанцев покусывал пальцы, время от времени шептал что-то. В ответ на упреки в адрес руководства института он уже дважды пытался заговорить, но каждый раз, остановленный жестом председательствующего — первого секретаря, умолкал, возмущенно помаргивая покрасневшими от бессонницы веками. Кошкин, сидя в дальнем углу кабинета, не сводил восторженного взгляда с Волина. Когда Волин начинал писать, Кошкин косил глаза в сторону соседки — худенькой рыжеволосой девушки в сером свитере — и что-то пояснял ей отрывистым шепотом. Девушка молча кивала, печальная и сосредоточенная.
— Обстоятельства дела в общем ясны, — сказал председатель, когда умолк один из выступавших и на короткое время в кабинете стало тихо. — Сейчас вопрос не в том, кто и в какой степени виноват… Если потребуется, к этому мы еще вернемся. Главное — судьба людей, которые находились на станции в момент
