Вячеслав Шалыгин
Железный город
Пролог
«В 2299 году, на исходе первого этапа формирования современного мироустройства, Объединение Вольных Княжеств и Марсианский Триумвират столкнулись со множеством проблем, среди которых значилась и проблема космического города Эйзен, искусственного спутника Плутона-Харона. Трудное возвращение к мирной жизни после Пятой Космической войны отнимало у Земли и Марса слишком много сил, не позволяя отвлекаться на дела «третьего порядка», а между тем, на Эйзене прорастали политические зерна идеологии, которая однажды уже привела к разжиганию мировой войны. Правительства ОВК и Триумвирата отлично понимали, что Эйзен превратился в мину с часовым механизмом, и рано или поздно последует взрыв, но прямо вмешаться в развитие событий столичные дипломаты не могли. Руководство Эйзена умело держалось на политической волне и не давало формального повода для начала разбирательств. К тому же Колонии Рур, Юнкер и Марта использовали все свое влияние в парламенте ОВК и Наблюдательном Совете Наций, чтобы не допустить вмешательства сверхдержав во внутренние дела формально независимого, но близкого Колониям по духу и национальной идее космического города.
В связи с полной закрытостью и жесткой иммиграционной политикой Эйзена практически бесполезными оказались и усилия разведок, не раз пытавшихся, действуя своими специфическими методами, составить подробную картину жизни немецких колонистов на орбите Плутона. Тайная дуэль Главной разведывательной службы Марса и Geheimestaatspolizei [1] Эйзена закончилась с «сухим счетом» в пользу Эйзенской ГСП. Военная разведка Земли действовала успешнее марсианских коллег, но ощутимых результатов также не добилась.
По мнению большинства аналитиков, именно провал разведывательных мероприятий привел к тому, что правительства Гордеева и Стивенсона недооценили степень опасности и не приняли мер, которые позволили бы избежать трагической развязки скрытого противостояния Эйзена и большинства обитаемых миров Солнечной Системы…
…Своеобразный статус-кво продержался до марта 2299 года. До того момента, когда из железных лабиринтов космического города Эйзен начала исходить не скрытая, а прямая и явная угроза безопасности ОВК, Марсианского Триумвирата и дальних Колоний».
Взрыв раздробил тело на тысячу частей. Единственное, что помешало организму рассыпаться грудой обломков – толстая кожа, задубевшая в соленой воде и под ураганными ветрами, покрытая коростой солнечных ожогов, почти ороговевшая в тех местах, где ее натирали ремни и лямки снаряжения. Превратившаяся в легкую броню кожа удержала кости, мышцы и внутренности на месте. Ура спасительной оболочке! Чем толще кожа подневольных бойцов, тем крепче оборона полигонов! Даешь поголовные аресты и отправку на планету Марта не прошедших расовый отбор слонов и носорогов!
Всё, попер бред контуженного. В общем-то, неудивительно, ведь от сотрясения мозга не спасает ни черепная коробка, ни титановая каска, а уж она-то покрепче любой слоновьей шкуры. Взрыв бризантного заряда буквально в трех метрах от тебя гарантирует подобное сотрясение, хоть надень две каски и вырой окоп в полтора полных профиля. Нет, в принципе и каски, и окопы – дело правильное, но не когда тебя обстреливают из орудий крупного калибра. Впрочем, знатоки утверждают, что калибр у них не самый крупный – сто пятьдесят миллиметров. Если взять для сравнения что-нибудь привычное, например, мишенный диск-отражатель, кажется, что сто пятьдесят миллиметров не так уж много, чуть больше диаметра диска. Ерунда! А вот если включить воображение и представить себе начиненную смертью дуру, ухающую от тебя в трех метрах, получается более чем достаточно. Мозги бьются о стенки черепа, все тело сковывает жуткая тягучая боль, а в ушах звенит, будто на голову надели медный колокол и пробили склянки. В глазах при этом становится темно, как в карцере политической тюрьмы «Шварцлюфт», а во рту образуется локальная пустыня, полная шершавого песка. В дополнение к богатой гамме ощущений взрывная волна поднимает и с силой швыряет тебя в густую липкую грязь на дне окопа. Пусть это не та волна, что способна убить, лишь ее краешек, но все равно приятного мало, вернее, нет совсем. Утешение одно – мыслишь, следовательно, пока существуешь.
«Ох, уж это академическое образование!» Аксель Хорст резко поднял голову, выныривая из лужи, и едва не застонал от боли в затылке. Грязь чавкнула, неохотно отдавая законную добычу. Аксель торопливо стер с лица вязкий чернозем и судорожно вдохнул. От удара о дно окопа весь воздух из легких вышел и превратился в пузырьки, теперь медленно лопающиеся на поверхности земляного киселя.
В лицо ударили брызги все той же грязи. Хорст снова утерся рукавом и попытался сесть, но тело не послушалось – руки дрожали и проскальзывали по стенке окопа, а ноги никак не желали подтягиваться к животу. В лицо снова брызнуло. Аксель часто заморгал, прогоняя муть и пытаясь хоть немого очистить глаза с помощью навернувшихся слез.
Перед самым лицом, утопая в грязи по шнуровку, стояли армейские ботинки. То есть, стоял человек в ботинках, но выше щиколотки взгляд Хорста не поднимался. Поле зрения ограничивал поднятый кверху и непроницаемо грязный лицевой щиток шлема, а запрокинуть голову мешала проклятая боль в затылке. Человек наклонился – Аксель этого не увидел и не услышал, а почувствовал – подхватил Хорста под мышки и усадил к стенке посуше. Условно, конечно, посуше. Под проливным дождем сухого места не найти даже в герметичном бункере, не то что в окопе.
– Жив?
Вопрос был риторический, однако, ответить на него следовало. И лучше утвердительно. Не в том дело, что, ответь Аксель «нет», его бы тут же уложили на бруствер в качестве дополнительной защиты от пуль и осколков. В принципе, ответ мог быть любым. Понятно, что если ответил, значит, жив. Но неписаные правила обязывали отвечать утвердительно. Почему так? А почему в армии положено ходить строем и с песней? Для порядка, а еще, чтобы в голове не роились лишние мысли. Вот по той же причине долго рассуждать в боевой обстановке не следовало. Чтобы не сбивать товарищей с толку. Ведь любая заминка, например, вызванная мгновенным замешательством, недоумением, могла стоить жизни.
– Жив, – прохрипел Хорст, сплевывая набившуюся в рот грязь. – Вода есть?
– Держи, – товарищ присел рядом и отстегнул фляжку. – Стихло вроде.
– А?! В ушах звенит, не слышу! – Аксель прополоскал рот и сплюнул в лужу.
– Стихло, говорю! – боец взял фляжку и сделал большой глоток. – Минут через десять полезут щупать! Если отобьемся, снова начнут молотить. И так пока не закопают всех без остатка. А как закопают, путь на станцию открыт. Что там во второй линии – десяток укреплений и батальон пехоты. Линия так себе, для галочки.
Солдат неплохо говорил по-немецки, но с явным акцентом. Хорст присмотрелся повнимательнее. Нет,
