– Как романтично! – с сарказмом произнесла Катрина. – Встреча при свечах в тюремной камере. Какое вино подают в «Шварцлюфте»?
Они спустились на девятый, протолкнулись сквозь строй пожарных и продолжили спуск по лестнице «43А».
– Вы не поняли, у разведчика и контрразведчика всегда есть точка соприкосновения, она же поворотная. При определенных условиях мы сможем договориться.
– А-а, понимаю, это такие шпионские игры, перевербовка, – Катрина усмехнулась. – Всё это очень мило, Альфред, но боюсь, что разочарую вас. Найдер ничего не докажет, поскольку доказывать нечего. Так что мой «неопределенный статус» может остаться со мной на неопределенное время. А я, соответственно, останусь вечным пациентом лазарета вот этого карантинного сектора.
Они вышли на палубу десятого уровня, и Катрина удрученно оглянулась по сторонам. Карантинный мало чем отличался от других секторов, но здесь Альфреду было почему-то уютнее. А вот Катрине, видимо, нет.
– Как знаете, Катрина, – Альфред вздохнул. – Жаль, что вы не доверяете мне. Мы могли бы… найти приемлемый выход из ситуации.
– Из какой ситуации, Альфред?! – Катрина застонала. – Говорю же вам, я не шпионка! И я не собираюсь себя оговаривать, что за вздор вы предлагаете?!
Краузе не ответил. В полном молчании они дошли до полуразрушенного лазарета и разыскали главную медсестру.
– А мы ее едва не записали в потери! – возмутилась сестра. – Предупреждайте, господин офицер, когда уводите девушек на свидание!
– Я… – Краузе проглотил фразу. – Хорошо, фрау, в следующий раз предупрежу. А вы, в свою очередь, проследите, чтобы фройляйн Вильгельм никто не беспокоил. Поместите ее в отдельную палату с хорошим наружным замком. Исключительно ради ее же блага.
– Понимаю, – медсестра с подозрением взглянула на Катрину. – То-то я смотрю… а ты вот, значит, какая. Идем, голубушка, выделю тебе «номер люкс». В резервном блоке есть один такой, со всеми удобствами.
Краузе покинул сектор с тяжелой душой. Было противно, но что поделать? Подозрения насчет Катрины только укрепились, и даже всепобеждающее нежное чувство не могло справиться с нудным бормотанием профессиональной логики. Все складывалось так, что любого другого иностранца Краузе давно бы арестовал и отправил в самые мрачные подвалы ГСП. Но с Катриной Вильгельм так поступить он был не в силах. И никакому Найдеру не мог позволить произвести арест на основании косвенных улик. Да, двойные стандарты, да, личная заинтересованность, фактически пуля в висок карьере, плевать! Надоело жить в постоянном страхе, пресмыкаться и делать вид, что безоговорочно веришь в идеалы. Пусть жизнь на этом и закончится, но зато в ней будет хоть что-то светлое.
Альфред отлично понимал, что мыслит иррационально, что его отчаянная решимость следовать велениям сердца, а не разума на семьдесят процентов обусловлена крайней, нечеловеческой усталостью, и только на тридцать безумной страстью к Катрине. Все это он понимал, потому и не сделал пока ничего подсудного. Но от плохих мыслей до поступков частенько бывает не так уж далеко. И чем сильнее выматывается человек, тем ближе.
«Подзарядка» от волшебного коньяка Найдера явно заканчивалась, и в тело возвращалась усталость, а в душу пустота. Краузе прикинул, сколько спал за последнюю неделю. Получилось в сумме часов десять. Меньше, чем по два в сутки. Неудивительно, что в голову лезут предательские мысли, интуиция и профессиональное чутье притупились, а лирические чувства наоборот настолько обострены. Прав был Найдер: надо выспаться – и все встанет на свои места.
«Иначе мозги закипят и сварятся вкрутую». Альфред открыл комп и проверил сводки. Естественно, после диверсии у контрразведки работы только прибавилось, и Краузе с нетерпением ожидали в штабе отряда, чтобы завалить этой самой работой по макушку. В этом плане сводки не содержали никаких откровений. Краузе захлопнул машинку. «Да пошли они все!»
Мысль была не то, чтобы свежей, но для адепта Великого Порядка довольно смелой, и это почему-то вселило в душу Краузе надежду на лучшее. Какая тут была связь, Альфред толком не понимал, но первое за всю жизнь сознательное отступление от правил его воодушевило. Нет, он и раньше частенько трактовал законы и правила так, как было удобнее в данный момент, но еще никогда не нарушал эти правила. Хотя бы формально он действовал в «рамках». А тут вдруг такое неординарное решение проблемы! Сначала Краузе не поверил в свою решимость, но когда ноги сами вынесли его к лифтам, а рука сама набрала сорок четыре вместо десятки, инспектор понял, что сделал то, чего подспудно опасался всю жизнь. Он поступил не так, как требовал Великий Порядок, а так, как хотелось самому Альфреду Краузе, мельчайшей частице этого Порядка, но одновременно еще и человеку. Теперь, пожалуй, человеку.
По пути в свою квартиру Альфред все-таки попытался найти себе оправдание, вспомнил о параграфах закона, предписывающих содержать «государственное имущество, а также собственное здоровье в надлежащем виде и хорошем состоянии» и о «праве (оно же обязанность) на сон и отдых». Вспомнил даже идиотский пункт о «недопустимости подавления сексуального влечения к гражданам противоположного пола приемлемой расовой чистоты, в связи с негативным влиянием воздержания на демографическую ситуацию в городе и на производительность труда». Оправдания проступку были, их не могло не быть. Не нашлось оправдания внутреннему бунту. Что вдруг на него нашло? Затмение от усталости или начало некоего процесса, возможно, даже прозрения?
Краузе ничком рухнул на кровать и тяжело, в голос вздохнул. Утром будет ясно, прозрение это или блажь. Только бы «ночная стража» не приперлась арестовать за нарушение приказа. Впрочем, плевать.
Альфред мысленно зашвырнул все страхи и сомнения подальше и провалился в глубокий колодец странных сновидений без персонажей. В неверных колеблющихся декорациях, не соблюдая никаких законов, существовал только один человек – сам Альфред. И никто им не командовал, никто не давал советов, никто не был нужен. Никто, кроме Катрины.
11. Март 2299 г., Земля – Эйзен
Полковник Дель Марко приказал остановить машину у станции метро «Сокол», одной из немногих, сохранивших почти первоначальный облик павильона. За прошедшие века вокруг сносились, взрывались и строились заново дома, менялся радиационный фон и топография улиц – после последней реконструкции вход в метро оказался на краю просторной Балтийской площади, украшенной экзотическим трехуровневым парком, – но сам павильон почти не менялся. Однажды его восстановили, трижды отреставрировали, с тыла
