волнений в Александрове и Муроме в 1961-62 гг. Да и после перечисленных 'радушных встреч' Хрущева с трудящимися различных городов без кампаний арестов, разумеется, дело не обходилось.
При нем вовсю продолжались и репрессии против «инакомыслящих». Даже когда материалы XX съезда с разоблачением сталинизма были спущены в парторганизации для обсуждения, очень крепко досталось тем, кто проявил при этом малейшее «вольнодумство» и посмел выйти за предписанные рамки. Например, партбюро Института теоретической и экспериментальной физики будущий правозащитник Ю. Орлов, Р. Авалов, В. Судаков, В. Нестеров, Щедрин, в своих выступлениях всего лишь приветствовавшие 'исправление ошибок' партии и выражавшие робкую надежду на дальнейшие шаги в данном направлении, были исключены из партии и уволены с работы. Было объявлено, что они 'пели с голоса меньшевиков и эсеров', потому что у партии «ошибок» никогда не было и быть не могло. Их вдоволь потаскали по допросам и лишь чудом не отправили за решетку — сразу после съезда неудобным показалось.
А других сажали. Можно назвать хотя бы поэта И. Бродского, писателей А. Марченко, С. Караванского, генерала П. Григоренко, который позволил себе критику партии и высказывания о 'плюрализме мнений'. В ходе хрущевских антирелигиозных кампаний пересажали многих священников и монахов, протестовавших против закрытия церквей, сотнями осуждали «сектантов» баптистов, адвентистов Седьмого Дня, иеговистов, пятидесятников — например, их пресвитер Федотов получил 10 лет. И когда разрушалась сталинская система лагерей, то специально для «политических» был сохранен Дубровлаг, куда собрали и многих старых зэков, получивших сроки еще при Иосифе Виссарионовиче.
Так что заслуга Хрущева в прекращении политических репрессий абсолютная ложь. Он (да и то не он, а сперва Маленков с Берией) прекратил не репрессии, а только истерию репрессий, когда хватали «пошире», по количеству, и большей частью — людей совершенно лояльных и ничем не провинившихся перед Советской властью. И как нетрудно понять, самому коммунистическому режиму такие вакханалии наносили больше вреда, чем пользы. Теперь же террор вместо массовых форм принял персональные и целенаправленные, против конкретных людей, нарушающих те или иные установки советской системы.
Кстати, по особенностям процессов хрущевского времени хорошо видна еще одна причина сокращения масштабов репрессий — оглядка на Запад. Ведь в противостоянии с ним 'вражеская пропаганда' могла теперь испортить отношения СССР со странами 'третьего мира', на которые Никита Сергеевич делал ставку, а через радиоголоса способна была подрывать авторитет власти в собственном народе. И чтобы не давать пищу этой пропаганде, политические расправы стали маскироваться, облекаться в «неполитические» формы. Как раз при Хрущеве возникли первые «спецпсихушки», в одну из которых упекли, например, генерала Григоренко. И сажать старались не по политическим, а по уголовным статьям. Участников народных волнений и манифестаций судили за «бандитизм», «хулиганство», 'организацию массовых беспорядков'. Инакомыслящих привлекали за «тунеядство», как И. Бродского. Что оказалось еще проще — если, к примеру, литератор не состоит в Союзе Писателей или исключен из него, то вот он уже и не имеет постоянной работы, то бишь «тунеядец». Впрочем, были и случаи куда круче, когда политических сажали за «изнасилование». Что на практике было тоже несложно — преступление недоказуемое, достаточно заявления какой-нибудь завербованной шлюшки…
Так была ли она вообще, хоть какая-то «оттепель»? Тут стоит пояснить, что сам термин «оттепель» пошел от одноименной повести придворного лизоблюда И. Эренбурга, который и при Сталине был самым ярым ортодоксом, и при смене власти решил подольститься к новым хозяевам, противопоставив правление Хрущева сталинской «зиме». В ту же струю кинулись и другие официозные литераторы, и вслед за «Оттепелью» в том же журнале 'Новый мир' мгновенно появились их аналогичные творения — 'Времена года' В. Пановой, 'Волга — матушка река' Ф. Панферова. Но между прочим, даже такое «свободомыслие» в верхах сочли чрезмерным, журнал крупно получил по шапке, взятое им направление было признано вредным, а главного редактора А. Твардовского сняли с должности. Вот вам и 'оттепель'.
Может быть, заслуга Хрущева в духовном раскрепощении народа состоит в том, что он после XX съезда приблизил к себе десятка два авторов, облагодетельствовал их дачами и машинами и предоставил свободу ругать 'культ личности' и восхвалять свое правление? Так это и при Сталине было. Он тоже нужных ему деятелей культуры выделял, тоже осыпал милостями, даже Сталинские премии ввел. И тоже позволял им ругать Троцкого и доказывать, что 'жить стало лучше, жить стало веселее'. Что 'я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек'. Вот разве что Солженицыну Никита Сергеевич поддержку оказал — ну да тут уж случайная ошибочка вышла. В 'Иване Денисовиче', с его точки зрения, никакой крамолы не содержалось там политика партии, вроде, не упоминалась, так что получалась еще одна иллюстрация злодеяний культа личности. Да и сколько куда более именитых людей после отсидки, стоило их поманить, были готовы служить не за страх, а за совесть — взять хотя бы генсеков братских компартий Яноша Кадара, Владислава Гомулку, Густава Гусака. И сколько куда более маститых авторов, побывавших на нарах, наперебой спешили исполнить социальный заказ Хрущева, в том числе и по фальсификации исторической правды о лагерях — генерал Горбатов, слывшая стукачкой Г. Серебрякова, Алдан-Семенов, Б. Дьяков, Г. Шелест. Ну а Солженицын был писатель безвестный, «начинающий», так, казалось бы, приласкать его, в люди вывести — кто вернее служить должен? И кто мог предположить, что он таким «неблагодарным» окажется и не оценит высокого доверия?
Называют проявлением духовной «оттепели» тот факт, что при Хрущеве «реабилитировали» и возвратили на полки книги некоторых репрессированных авторов — И. Бабеля, А. Веселого, М. Кольцова… Но в таком случае с гораздо большим основанием можно назвать духовной «оттепелью» правление самого Сталина, при котором были «реабилитированы» книги Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, запрещенные при Ленине. При всем уважении к творчеству Бабеля, согласитесь, что до Пушкинй он где-то как-то не дотягивает. Если Хрущев реабилитировал для истории память о столь сомнительных полководцах как Тухачевский или Якир, то Сталин — память о Суворове, Кутузове, Петре I, оплеванную и растоптанную революционными клеветниками. Реабилитировал и саму дореволюционную историю России, которые пытались напрочь перечеркнуть хулиганствующие «авторитеты» из школы Бухарина и Покровского. Так что масштабы хрущевских «благодеяний» в духовной области со сталинскими и в сравнение не идут.
С любым проявлением свободомыслия Никита Сергеевич боролся яростно и отчаянно, и с 1957 г. фактически поставил литературу и искусство под свой личный контроль. И на встречах с деятелями культуры он заявлял: 'В вопросах художественного творчества Центральный Комитет партии будет добиваться от всех… неуклонного проведения партийной линии'.
Предупреждал: 'Вовсе не означает, что теперь, после осуждения культа личности, наступила пора самотека, что будут ослаблены бразды правления, общественный корабль плывет по воле волн, и каждый может своевольничать, вести себя, как ему заблагорассудится'.
А в июле 1963 г. провел на пленуме ЦК специальное постановление по данному вопросу: 'Партия будет и впредь вести бескомпромиссную борьбу против любых идейных шатаний, проповеди мирного сосуществования идеологий, против формалистического трюкачества, серости и ремесленничества в художественном творчестве'.
О какой духовной «оттепели» может идти речь, если, например, Б. Пастернак в 1958 г. был за 'Доктора Живаго' исключен из Союза Писателей, ему запретили выезд за границу и заставили отказаться от получения Нобелевской премии. Резкой критике и гонениям подвергались А. Вознесенский, Д. Гранин, Е. Евтушенко, К. Паустовский, Э. Неизвестный, Р. Фальк, М. Хуциев и многие другие таланты.
Исторический стереотип прогрессивного реформатора Хрущева сложился, во-первых, из народных надежд на лучшее, связывавшихся с его именем после XX съезда. Но сказавши «а», он и не намеревался сказать «б», так что эти надежды оказались обманутыми — однако память о разочаровании за годы правления Брежнева успела сгладиться, а о самом всплеске надежд сохранилась. Во-вторых, на Западе с его привычкой примитивизировать любые явления и сводить к упрощенным штампам, вся свара грызни за власть и свистопляска 50-х была наивно воспринята лишь как борьба «антисталиниста» Хрущева со «сталинистами» Берией, Молотовым и Маленковым, и автоматически подразумевалось, что эта борьба направлена не только против личности, но и против политики Сталина. Чего на самом деле даже в помине не было. Даже если вспомнить первую попытку снять Никиту Сергеевича, то согласно мемуарам Шепилова, отнюдь не «сталиниста», она была связана отнюдь не с симпатиями и антипатиями к покойному 'отцу народов', а имела под собой чисто практическую почву — 'бессистемный поток самых невероятных, смешных, неграмотных инициатив и указаний Хрущева уже к весне 1957 года сделал для всех очевидным: Хрущева надо убирать, пока он не наломал дров'.
