В-третьих, после всего, что натворил Никита Сергеевич, его правление и в народе начали сопоставлять со сталинским в невыгодном свете — вот, мол, такого безобразия при Сталине не было, или то-то при Сталине лучше было. А подобные стихийные сравнения в определенных пунктах смыкались и с ортодоксальным сталинизмом. И когда вторая, брежневская попытка сместить горе-руководителя все же удалась, ортодоксы восприняли это как свою победу, как полномасштабный возврат к прежнему курсу. Чего на самом деле тоже не было. Просто осторожный Брежнев сглаживал острые углы хрущевских реформ, в том числе и «разоблачительных», спустив кампанию критики 'культа личности' на тормозах — не возвращаясь к самому 'культу личности' и не перечеркивая уже сделанного в этой области. В-четвертых, легенду о своей борьбе со сталинизмом по вполне понятным причинам потом поддерживали и развивали сам Хрущев и его бывшие подручные. И в-четвертых, ее подхватили и растиражировали идеологи «перестройки», которым требовалось найти в истории КПСС хоть какие-нибудь 'глубокие корни' своей политики. Хотя в действительности, суть перестройки была намного ближе к проектам Берии, а не Хрущева — но не станешь же ссылаться на такого предшественника!
В общем, вывод можно сделать однозначный: свободолюбивые тенденции в России проявились отнюдь не по воле Хрущева, а помимо нее, и даже вопреки ей. То есть, они существовали в народе всегда. И стоило ослабить давление террора — не ликвидировать, а просто ослабить, свести его от массового психоза к «разумным» персональным формам, как эти тенденции тут же стали активизироваться и оживать. Что и вызвало атмосферу пресловутой 'оттепели'.
31. Бунтари, диссиденты, правозащитники…
Выше указывался ряд причин, по которым коммунистическая верхушка должна была отказаться от системы массовых репрессий. Но имелась и важная причина, по которой Советская власть могла себе это позволить. Со времени революции и гражданской войны прошли уже несколько десятилетий, целая эпоха. Все политические партии и организации, пытавшиеся хоть как-то противостоять коммунистам, давным-давно были уничтожены, от них и следа не осталось. Да и люди, помнившие дореволюционную Россию и способные сравнить ее с Россией советской, в большинстве своем умерли, погибли в военных и социальных катаклизмах, а те, кто еще жил, состарились и не представляли больше реальной силы. Основу советского общества составили новые поколения, выросшие в условиях социализма, с юных лет воспитанные под коммунистическими лозунгами и по коммунистическим методикам, никаких альтернативных путей развития не знающие и не способные их представить.
Сам менталитет российского населения изменился до неузнаваемости. За несколько десятилетий террора и идеологического оболванивания сознание оказалось искажено и деформировано, загнано в жесткие штампы партийной пропаганды и партийной мифологии. Даже в тех случаях, когда доведенные до отчаяния люди выступали за свои права, об антикоммунизме уже, вроде бы, и речи не было. Например, во время лагерного восстания в Кенгире большинство заключенных отвергло самые радикальные призывы, и мятеж проходил под лозунгами 'Да здравствует Советская конституция!', 'Да здравствует Советская власть!', а в качестве высшей инстанции для поиска справедливости требовали приезда кого-нибудь из президиума ЦК. Во время кровавых событий в Новочеркасске забастовавшие рабочие шли к горкому партии с портретами Ленина, словно с хоругвями…
И в последующие десятилетия главной стала борьба за умы. За раскрепощение и реанимацию живой мысли. Далеко не всегда она выглядела антикоммунистической, далеко не всегда нацеливалась против коммунизма наоборот, обычно носила частный, ограниченный характер. Но, в конечном счете, вела к постепенному разрушению партийного режима. Представляется весьма любопытным, что от окончания гражданской войны на основной территории России до середины 50-х годов прошло примерно 35 лет — и ровно столько же потребовалось для того, чтобы страна пробудилась и свергла коммунистическую власть.
Но представить стройное и последовательное описание данного периода борьбы очень непросто. Она шла, в основном, в 'невидимой сфере', в сфере человеческого сознания. То есть, трудно назвать какие-то эпохальные события, способные стать наглядными вехами этой борьбы, а те события, которые происходили на самом деле — отдельные судебные процессы, публичные выступления, акции, конфликты, представляют собой мельчайшую и почти бессистемную россыпь, способную дать впечатляющую картину не по отдельности, а только в общей своей массе. В условиях советского государства было невозможно длительное существование сколь-нибудь заметных оппозиционных движений и организаций, деятельность которых можно было бы проследить на масштабном временном отрезке. Поэтому борьба и в самом деле носила некий «молекулярный» характер, и история ее разбивается на тысячи отдельных биографий, точечных акций, возникновения и исчезновения мелких оппозиционных групп. Нужно еще раз подчеркнуть, что началась такая борьба вовсе не в 50-х. Но постоянное действие машины массового террора удерживало ее на некоем минимальном уровне, не в силах подавить совсем, но и не давая развиваться. А стоило давлению ослабнуть, как равновесие нарушилось. И процесс пошел. Медленно, незаметно, но пошел.
Фактически в одном и том же направлении стали действовать совершенно разнородные силы. Например, политзаключенные, возвращающиеся из лагерей. Хотя большинство из тех, кто вышел на свободу при Хрущеве, тоже были уже 'продуктом советской эпохи', но в 'лагерных университетах' многие из них, как Солженицын или Шаламов, общались с узниками более ранних времен, перенимая эстафету их жизненного опыта, частицы их мировоззрения и политические импульсы. И получили возможность передать их дальше.
Естественным очагом оппозиции становилась интеллигенция с ее традициями правдоискательства, жертвенности, поиска некой высшей справедливости, которые оказалось невозможно вытравить и подавить даже десятилетиями коммунистического воздействия. Чаще такой процесс становился неосознанным, опять же в области живой мысли, а не политики. Писались произведения, авторы которых заранее знали, что они не могут быть напечатаны. Снимались фильмы и ставились спектакли с заведомо минимальными шансами дойти до зрителя. Но все чаще прорывались и активные формы протеста. В 1957 г. была раскрыта и осуждена на большие сроки группа работников Ленинградского библиотечного института — Р. И. Пименов, Б. Б. Вайль, И. Д. Заславский, И. С. Вербловская, К. Г. Данилов. Их обвинили в попытке создания антисоветской организации и в распространении материалов о Венгерской революции.
Возникло такое явление как «самиздат», рукописные и машинописные журналы. В 1965 г. образовалось независимое литературное объединение СМОГ, а в 1967 г. писатели А. Синявский и Ю. Даниэль получили по 7 лет за публикацию своих произведений за границей. Поддержка освободительным тенденциям в России оказывалась и из-за рубежа — ведь она хорошо ложилась в русло 'информационных войн'. В данном направлении шло воздействие различных «голосов», а после процесса Синявского-Даниэля и последовавших за ним аналогичных судилищ стали широко создаваться различные общественные комитеты в защиту инакомыслящих в СССР, проводились демонстрации, пикеты, выставки, пресс- конференции (на которые, впрочем, советским руководителям было глубоко наплевать).
Из эмигрантских организаций продолжал активно действовать НТС. При неизменности своей главной цели — курса на 'национальную революцию', он несколько раз менял тактику. После XX съезда было взято направление на 'союз с радикальными реформаторами', то есть с теми движениями, которые добиваются последовательных изменений советского строя в сторону правового государства. Была признана возможность 'ступенчатого сноса диктатуры', и в 1957 г. по инициативе НТС в Гааге прошел 'Конгресс за права и свободу в России', в котором приняли участие представители 80 группировок и направлений русской эмиграции. Он выработал программу из 130 'частичных требований', каждое из которых само по себе не было антикоммунистическим, но в совокупности их осуществление означало бы конец советского режима.
Для поддержки свободы мысли и слова издательство «Посев» распространило предложение о сотрудничестве с авторами, проживающими в СССР, которые не могут опубликовать там свои произведения из-за цензуры. И обращение получило отклик. С 1965 по 1975 гг. из России было разными путями передано и переслано более тысячи рукописей. Многие из них увидели свет в журналах «Грани», «Посев», 'Вольное слово', выходили отдельными книгами. Позже аналогичную деятельность стало осуществлять и радио
