имеют под собой никакой основы. Просто освещенной оказалась лишь ничтожная часть целого. Например, мы знаем одного Солженицына, а он в предисловии к «Архипелагу» указывает, что в сборе и подготовке материала для книги ему помогали 227 человек. А сколько было тех, кто в период гонений на писателя с 1965 по 1974 гг. прятали у себя его рукописи и архивы, розданные по частям? Были те, на чьих квартирах и дачах он скрывался и дописывал книгу, переезжая с места на место. Были те, кто помог переправить ее за рубеж и обеспечил публикацию. Была, наконец, пожилая ленинградская машинистка, распечатавшая «Архипелаг» и оставившая себе экземпляр на память. Ее арестовали, и она, измотанная непрерывными допросами, рассказала о тайнике с этим экземпляром. А потом, сочтя, что совершила предательство, повесилась… Мы знаем восемь смельчаков, вышедших в 1968 г. на Красную площадь, протестуя против событий в Чехословакии. Но в это же время надписи на ту же тему появились на стенах академгородка в Новосибирске, и кто их сделал, так и не нашли. Мы знаем имя капитана Саблина, но ведь пошла за ним и вела корабль в нейтральные воды вся команда «Сторожевого». Мы знаем, что существовал фонд помощи политзаключенным, который возглавлял А. Гинзбург — но кроме средств, поступавших из-за рубежа от Солженицына, внутри СССР было собрано в этот фонд 70 тыс. руб. При средней интеллигентской зарплате в 100–140 руб. можно представить, сколько народу приняло в участие данной акции.
Или возьмем записку КГБ и Генпрокуратуры СССР представленную в ЦК КПСС в ноябре 1972 г.: 'В соответствии с указаниями ЦК КПСС органы Комитета государственной безопасности ведут большую профилактическую работу по предупреждению преступлений, пресечению попыток ведения организованной подрывной деятельности националистических, ревизионистских и других антисоветских элементов, а также локализации возникающих в ряде мест группирований политически вредного характера. За последние 5 лет выявлено 3096 таких группирований, профилактировано 13 602 человека, входящих в их состав… Подобные группы были вскрыты в Москве, Свердловске, Туле, Владимире, Омске, Казани, Тюмени, на Украине, в Латвии, Литве, Эстонии, Белоруссии, Молдавии, Казахстане и других местах'.
Отметим — тринадцать тысяч шестьсот два, это только выявленных и выловленных. И только за пять лет, 1968-72 гг., когда, например, политическая активизация, связанная с хельсинкскими процессами, еще и не начиналась.
А вот маленький пример из другой области — отложившийся в моей собственной памяти в начале 70 -х. В нашей школе под Минском один старшеклассник отсидел небольшой срок за хулиганство — и будучи уже совершеннолетним, во «взрослой» тюрьме. Разумеется, вышел 'героем дня', и мы, пацаны, ему в рот ему заглядывали. А рассказывал он и о «политических», которых там сидело довольно много. Причем говорил с завистью — дескать, так, как они сидят, чего бы не сидеть? На работы не гоняют, позволяют книги читать и выйти имеют возможность в любой момент. Потому что держали их в тюрьме без суда, и вообще без определенных сроков. Предлагая выпустить, если те подпишут покаянное отречение от своих взглядов. А они вот не подписывали… Кто были те «политические», по какому делу они сидели неизвестно.
Когда правозащитника Ю. Орлова в 1978 г. отправляли в лагеря, его везли в вагоне, набитом политическими. И они, узнав, что с ними едет 'соратник Сахарова', кричали: 'Напиши о нас книгу!'. Он лишь упомянул данный факт в своей книге — это были какие-то «другие» политические, не имеющие отношения к правозащитному движению, и его, похоже, не очень интересовавшие. Из случайного упоминания в его же мемуарах (негативного) мы узнаем о разгромленном «марксистском» подполье в Куйбышеве — но сколько их было, никем не упомянутых, не замеченных, оставивших о себе документальный след только в судебных и следственных делах? В передаче из лагерей работ того же Орлова, Марченко и других диссидентов участвовали сотни посторонних лиц — чтобы не попасться при обысках, ее осуществляли по цепочкам, небольшими порциями, с использованием разных хитростей. Каждый из этих сотен добровольных помощников рисковал собственной свободой. И их имена тоже остались 'за кадром' истории.
Если при Хрущеве политзаключенные были сосредоточены в отдельном Дуброваге, то в 70-х и 80-х существовала уже снова целая сеть лагерей для них — Мордовские, Пермские, Якутские и др. Не считая обычных тюрем и лагерей, куда их тоже сажали. Следовательно, было кого в них содержать. Для 'жалкой кучки', пожалуй, многовато будет. В начале 60,-х в СССР имелось две «спецпсихушки» для диссидентов, а к началу 80-х их стало уже более тридцати. Следовательно, было для кого их строить. Причем, и в «спецпсихушки» помещали только самых заметных «политиков», а тех, кто попроще, так сказать, местного ранга, и в обычные психиатрические лечебницы запихивали. Так что общие масштабы сопротивления коммунистическому режиму в России оказываются куда солиднее общепринятых поверхностных представлений.
Существует еще целый ряд аспектов, мешающих представить объективную картину политического противоборства в данный период. Так, под понятиями «диссидентов» и «правозащитников» оказались свалены в одну кучу совершенно разные личности, группировки, течения. Ведь и в самом деле, для КГБ все они являлись примерно одинаковыми противниками, а для Запада различались только по возможности их использования в пропагандистских играх. Поэтому в одном ряду, в одних и тех же перечислениях, оказались, например, гуманист академик Сахаров и националист Звиад Гамсахурдиа. Который тоже фигурировал в числе известных правозащитников, поскольку боролся за законное право своего народа на самоопределение, сотрудничал с Хельсинкскими группами, несколько раз сидел — но придя к власти в Грузии в 1991 г., установил там режим похлеще коммунистического, начав с террора и политических убийств конкурентов и гонений на национальные меньшинства республики — осетин, абхазцев, аджарцев.
Или возьмем такой пример — А. Щаранский, еврей-отказник, вступив по данному поводу в конфликт с властями, затем стал одним из активистов более широкой борьбы против нарушений в СССР прав человека. Но в это же время многие другие отказники, тоже подвергавшиеся преследованиям, тоже порой попадавшие за решетку и числившиеся в правозащитниках, боролись за одно-единственное право — эмигрировать самим, а уж что будет дальше твориться в СССР, их не особо и волновало. А были в ряду «инакомыслящих» и несколько 'легальных диссидентов', которым позволяли говорить все, что вздумается, иногда деликатно «поправляли», но никогда не арестовывали. Держали специально напоказ для иностранцев, желающих познакомиться с 'настоящими диссидентами', чтобы продемонстрировать им, что гражданские свободы у нас соблюдаются, а сажают только тех, кто действительно в чем-то провинился.
Стоит отметить еще одну важную особенность внутрисоветской оппозиции 60-х -80-х гг. Если судить о ней только по известным проявлениям, то на первом плане оказывается правозащитное движение. Потому что оно постоянно находилось на виду, пыталось вести свою деятельность в открытую, поддерживалось Западом и, соответственно, освещалось средствами массовой информации, как за рубежом, так и в трансляциях на Советский Союз. Но как раз это движение в политическом плане было самым ограниченным, противоречивым и непоследовательным. Правозащитники при создании своих организаций неизменно подчеркивали, что отнюдь не ставят целью свержение коммунистического режима, а действуют строго в рамках советских законов. Будучи «политическими», они сами же всячески старались отстроиться от «политики». Честные люди, в значительной доле — искренние идеалисты, готовые жертвовать собой ради своих убеждений и невинно страдать ради помощи невинно пострадавшим, они сами запутывались в собственных самоограничениях и наивных комплексах.
Как следует из их собственных воспоминаний, никто из них не представлял и не выдвигал какой-либо программы целенаправленных действий. Если одна часть, представленная Ю. Орловым, считала, что благодаря их деятельности (и под влиянием инициированной ими международной реакции) возможны некоторые 'реформы сверху' по смягчению советского строя — они даже писали соответствующие обращения к Брежневу, — то большинство правозащитников в вероятность каких-либо прогрессивных преобразований в СССР вообще не верило, и придавало своей борьбе сугубо частный характер. И велась она в сугубо пассивных формах. Такие столпы правозащитного движения как Сахаров и Турчин выступали даже принципиальными противниками забастовок — поскольку они, мол, наносят ущерб экономике. Тот же Сахаров ограничивал свою деятельность узким кругом знакомых, избегал контактов с 'людьми из народа', и уже незадолго до смерти признавался, что просто не представлял, как и о чем он смог бы говорить в выступлении перед рабочими.
Создаваемые правозащитные структуры, вроде 'Международной Амнистии' и Хельсинкских групп, соглашались брать под опеку лишь тех политзаключенных, которые 'не призывали к насилию'. То есть, только пассивные инакомыслящие или пострадавшие по какому-нибудь недоразумению получали право на их моральную и юридическую поддержку, на материальную помощь из курируемых ими фондов, только они
