последнего момента набавляли цену, стараясь перетянуть на свою сторону, и лишь Брестский мир отрезвил бывших союзников и открыл им глаза на истинное положение дел.
А связи большевиков с германскими спецслужбами после Октябрьского переворота отнюдь не прервались. Скорее, наоборот — ведь теперь победители могли действовать без оглядки на контрразведку и органы юстиции. По-видимому, вынужденные с июля ограничивать компрометирующие их контакты, они для подготовки революции понаделали долгов в каких-то других местах. И 4. 11. 17 г. Воровский направил в Берн телеграмму на имя Моора: 'Выполните, пожалуйста, немедленно Ваше обещание. Основываясь на нем, мы связали себя обязательствами, потому что к нам предъявляются большие требования'. Моор тотчас доложил о телеграмме германскому посланнику Ромбергу, и тот передал ее в Берлин, указывая: 'Байер дал мне знать, что это сообщение делает его поездку на север еще более необходимой'.
Но операция чуть не сорвалась. 1. 12. 1917 г. в интервью газете 'Фрайе Прессе' по поводу предложения большевиков о перемирии генерал Людендорф хвастливо проговорился: 'Если кто-нибудь сказал бы мне, что русская революция для нас — случайная удача, я бы возражал: революция в России — не случайность, а естественный и неизбежный результат нашего ведения войны… Это — плод нашей победы'. Такое признание вызвало крупный скандал и в международных, и во внутриполитических кругах, и МИД Германии некоторое время колебался насчет целесообразности продолжения игры. Наконец, шум начал стихать, и сомнения были преодолены. Моор был направлен в Петроград для передачи в Берлин информации непосредственно из окружения Ленина. А большевистскому правительству были перечислены новые миллионы марок.
5. Ленинизм в натуральном виде
Вопрос о целях, которые ставили перед собой большевики в 1917 г., до сих пор остается в истории размытым и искажен многочисленными и противоречивыми наслоениями. Да и не мудрено — ведь и Сталин был 'Ленин сегодня', и Хрущев с Брежневым действовали под флагом 'восстановления ленинских норм', якобы нарушенных предшественниками, наконец, и Горбачев, опираясь на несколько фраз 'политического завещания' сделал свою попытку реставрировать 'настоящий ленинизм'. По-своему воспринимали учение Ильича и на Западе, породив соответствующие исторические штампы, которые затем возвращались и к нам в качестве «авторитетных» или даже «общепризнанных» мнений.
Но чтобы представить себе настоящий путь, пройденный страной, таких представлений, конечно, недостаточно. Нужно разобраться, что же на самом деле хотел сделать с Россией Ленин, и для этого обратиться к трудам и политике самого Ленина, а не их последующим комментариям. Правда, вождь действительно особой последовательностью никогда не отличался, и порой удивительно быстро умел менять взгляды на противоположные, что и позволяло впоследствии трактовать его наследие в столь разнообразных вариациях. Но можно отметить, что всегда подобная «гибкость» проявлялась лишь в вопросах тактики, выбора путей достижения цели, иногда представляла чисто пропагандистские приемы, но никогда она не распространялась на некие основные догмы, в которых и видна «чистая» суть ленинизма.
Вероятно, те из читателей, которым во времена оны довелось в школах и ВУЗах изучать марксистско-ленинскую политэкономию и научный коммунизм, хорошо помнят возникавшее тогда ощущение — пока речь шла о разборе капиталистической системы, т. е. теоретических моделях, построенных Марксом, все казалось довольно простым и понятным — классы, капитал, прибавочная стоимость… Но едва курс перетекал на стадию социализма и коммунизма, как эти науки становились расплывчатыми, неясными и неоднозначными. А происходило это, между прочим, из-за того, что подлинный ленинизм в 'эпоху застоя' давным-давно был уже похоронен, и в качестве теоретических основ 'светлого будущего' ни в коем случае не преподносился. Потому что у Ильича и в моделях социалистического общества все было предельно просто и ясно.
Дело в том, что со свойственной ему болезненной крайностью марксистские положения он довел до абсолюта. Абсолютизировал учение о классах и классовой борьбе. Абсолютизировал схемы коммунистической экономики. Абсолютизировал вопросы строительства коммунистического общества, придя к строгой схеме 'пролетарского государства'. И тут он счел возможным даже преступить черту классического марксизма (который, как известно, 'не догма, а руководство к действию'), поскольку никаким отмиранием государства или намеком на такую возможность в работах Ленина и не пахнет, а 'буржуазные свободы', дальнейшим развитием которых Маркс видел свободы коммунистические, у Ильича «диалектически» отбрасываются — Ну да. Ведь и сама 'свобода — это осознанная необходимость'.
Наиболее полно представления вождя о новом обществе сконцентрированы в его книге 'Государство и революция', которая вышла впервые в 1917 г. и, кстати, в отличие от других, «сиюминутных» трудов, неоднократно переиздавалась при жизни и правлении автора. И основные положения, составляющие ее суть, никакими последующими работами не опровергались и не перечеркивались, а разве что уточнялись, дополнялись и конкретизировались. Приведем некоторые выдержки. '… Оппортунизм не доводит признания классовой борьбы до самого главного… до периода свержения буржуазии и полного уничтожения ее' (разрядка Ленина). 'Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката»… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы… Уклонении от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой'.
Модель Ленина предусматривала строительство чудовищного государства-машины с полным подавлением личности и превращением граждан лишь в винтики гигантского механизма. На верхушке пирамиды находится 'партия рабочего класса', которая регулирует всю ее деятельность с помощью государственных рычагов. Остальные работают по трудовой повинности, где укажут, и под вооруженным контролем, с быстрым и серьезным наказанием за любое прегрешение. Хотя конечно, некоторые формулировки Ильича нуждаются в уточнении. Например, о 'вооруженных рабочих'. К «рабочим» он по каким-то причинам всегда причислял и себя со товарищи, очень во многих его трудах и речах встречаются выражения типа 'мы, рабочие'.
К «рабочим» относил люмпенов, городскую чернь и деклассированную шпану. А вот кадровых, особенно квалифицированных рабочих, зачастую низводил в «обывателей», «мещан» (между прочим, как раз со времен революции эти слова приобрели оскорбительный смысл), 'лакеев буржуазии', «оппортунистов». То есть, во главу угла ставились некие идеальные, 'теоретические рабочие' — те, чье поведение соответствует ленинским теоретическим схемам, и кто всегда готов поддерживать выразителей 'рабочих интересов' — коммунистов. А иначе ты и не рабочий получаешься.
Модель государства-машины начисто отрицала какую бы то ни было самостоятельность действий и личности, частную собственность, товарообмен каждый получает положенные ему вещи и продукты лишь через централизованные системы распределения. И в этом виделся принцип не только высшей справедливости, но и железной целесообразности. Например, в статье 'Сумеют ли большевики удержать власть или очередные задачи советской власти' можно найти такие положения: 'Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность, являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учета и контроля… Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и гильотины'. 'От трудовой повинности в применении к богатым Советская власть должна будет перейти… к большинству трудящихся, рабочих и крестьян'.
Солженицын пишет, что основные принципы деятельности ГУЛАГа в 1929 г. предложил Сталину Н. Френкель: всеохватывающая система учета по группам всякий, кто не обслуживает лагерь, не признан больным и не сидит в карцере, должен каждый день тянуть свою лямку; плюс хлебная шкала и шкала приварка… Но мы видим, что еще раньше те же принципы пытался ввести Ленин — всеобщий принудительный труд за пайку хлеба. Разве что «зачетов» с досрочным освобождением за ударный труд в
