Как нетрудно увидеть, антирусская направленность пангерманизма вообще была преобладающей. Сам кайзер заявлял австрийскому представителю: 'Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их'. В 1912 г. он писал: 'Глава вторая Великого переселения народов закончена. Наступает глава третья, в которой германские народы будут сражаться против русских и галлов. Никакая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы'. Идеолог К.Кранц требовал расстаться с 'наивным наследием Бисмарка' и послать войска на Варшаву, Ригу и Вильно. А пангерманист В.Хен утверждал, что 'русские — это китайцы Запада', их души пропитал 'вековой деспотизм', у них 'нет ни чести, ни совести, они неблагодарны и любят лишь того, кого боятся… Они не в состоянии сложить два и два… ни один русский не может даже стать паровозным машинистом… Неспособность этого народа поразительна, их умственное развитие не превышает уровня ученика немецкой средней школы. У них нет традиций, корней, культуры, на которую они могли бы опереться. Все, что у них есть, ввезено из-за границы'. Поэтому 'без всякой потери для человечества их можно исключить из списка цивилизованных народов'.
Была популярна идея Бернгарди, как надо поступать с этим 'этническим материалом': 'Мы организуем великое насильственное выселение низших народов'. А в период Балканских войн германская пресса начала кричать о 'резком оживлении расового инстинкта' у славян, что 'пора всех славян выкупать в грязной луже позора и бессилия', и о том, что грядущая война будет расовой, станет 'последним сражением между славянами и германцами'. Ну а Рорбах в своей книге 'Война и политика' призывал поднять на эту битву все антироссийские силы и рассуждал: 'Русское колоссальное государство со 170 миллионами населения должно вообще подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности, ибо русская политика в течение продолжительного времени служит угрозой миру и существованию двух центральных европейских держав, Германии и Австро-Венгрии'.
Нет, конечно, не все немцы были пангерманистами. В стране были очень сильны и позиции социалистов, на выборах в 1913 г. им досталась треть мест в парламенте. Однако и германская социал- демократия была явлением довольно специфическим и брала на вооружение те стороны марксистского учения, которые, как казалось, подходили к требованиям текущего момента. А Маркс еще в 1870 г. горячо поддержал Франко-прусскую войну как «прогрессивную» и писал: 'Французам нужна взбучка. Если пруссаки выиграют, централизация государственной власти послужит объединению германского рабочего класса… Кроме того, желания германцев являются самыми сильными, и это перемещает центр притяжения европейского рабочего класса из Франции в Германию. Превосходство воли германского пролетариата означает в то же время превосходство нашей теории над теорией Прудона'. Нужно еще добавить, что и Маркс, и Энгельс были ярыми русофобами и главным препятствием для победы социализма в Европе считали «реакционную» Россию. А потому полагали, что любая война против нее заслуживает безусловной поддержки. Во времена Крымской кампании Энгельс доказывал, что даже режим Турции в данном случае не имеет значения, так как 'субъективно реакционная сила может во внешней политике выполнять объективно революционную миссию'. А о будущей войне он писал в 1887 г.: 'Абсолютно можно быть уверенным только в одном: всеобщее разрушение создаст условия для победы рабочего класса'.
И лидеры социал-демократии А.Бебель и В. Либкнехт теперь тоже выступали за то, чтобы 'встать на защиту европейской цивилизации от разложения ее примитивной Россией'. А левые провозглашали Германию… лидером 'мировой революции против плутократического Запада'.
Так что стремление к войне в начале ХХ в. в Германии стало в полном смысле слова общенародным. И даже будущий великий гуманист Т. Манн в то время считал, что война должна быть 'очищением, освобождением, великой надеждой. Победа Германии будет победой души. Германская душа противоположна пацифистскому идеалу цивилизации, поскольку не является ли мир элементом, разрушающим общество?' Вероятно, при другом раскладе сил в государственном руководстве подобные настроения не получили бы столь широкого развития и остались достоянием узкого круга прожектеров. Но во главе Германии стоял Вильгельм II со своими комплексами, невыдержанностью и склонностью к аффектации. Юридически — будучи конституционным монархом, а фактически — неограниченным. И как раз такие теории соответствовали его личным взглядам, поощрялись императором. Но с другой стороны — и сам он со всеми крайностями своей натуры попадал в струю 'общественных чаяний', так что воинствующий пангерманизм и культ кайзера оказывались двумя сторонами одной медали.
Генерал Вальдерзее писал: 'Я считал кайзера Фридриха крайне тщеславным государем — он любил драпироваться и позировать; но нынешний государь превзошел его во много раз. Он буквально гонится за овациями, и ничто не доставляет ему такого удовольствия, как «ура» ревущей толпы… так как он чрезвычайно высокого мнения о своих способностях — что, к сожалению, зиждется на самообмане, — то лесть доставляет ему весьма приятные ощущения'. Да, о себе он был очень высокого мнения. Еще будучи ребенком, удивлял всех высказываниями вроде: 'Горе тем, кому я буду приказывать'. А став императором, заявлял: 'Немецкую политику делаю я сам, и моя страна должна следовать за мной, куда бы я ни шел'. К министрам мог порой обратиться 'старые ослы', адмиралам сказать: 'Вы все ни черта не знаете. Что-то знаю только я, и решаю здесь только я'. В путешествиях на яхте заставлял 'старых перечниц' генералов делать зарядку, подбадривая тумаками. Но тем не менее перед ним пресмыкались и слушались беспрекословно.
В парламенте «правые» и «левые» могли как угодно ругаться между собой, но стоило высказать мнение кайзеру — и вопрос решался почти единогласно. Культ кайзера пронизывал всю жизнь Германии. Он красовался на портретах не только в общественных местах, но и в каждой «приличной» немецкой семье, изображался в статуях, аллегориях, о нем слагались стихи и песни. Художники, поэты, музыканты соревновались в самой низкопробной лести. Известный ученый Дейсен провозглашал, что 'кайзер поведет нас от Гете к Гомеру и Софоклу, от Канта к Платону'. Историк Лампрехт в одном из трактатов утверждал, что Вильгельм — это 'глубокая и самобытная индивидуальность с могучей волей и решающим влиянием, перед которым… раскрывается все обилие ощущений и переживаний художника'. А выдающийся физик Слаби выводил доказательства, что не было случая, когда кайзер бы ошибся. И о натуре Вильгельма можно судить хотя бы по тому, что с доводами Слаби он вполне согласился, заявив: 'Да, это правда, моим подданным вообще следовало бы попросту делать то, что я им говорю; но они желают думать самостоятельно, и от этого происходят все затруднения'. Перед войной вышла и книга 'Кайзер и молодежь. Значение речей кайзера для немецкого юношества', где в предисловии указывалось, что император — это 'источник нашей мудрости, имеющий облагораживающее влияние'…
Стоп… а вам, случайно, не кажется, что все это напоминает нечто гораздо более близкое нам по времени и более широко известное? В принципе исторические параллели — штука довольно зыбкая, чреватая подгонками и ошибками. Но все же в некоторых исследованиях можно встретить осторожные высказывания, что пангерманизм очень уж смахивал на «репетицию» нацизма, как и сам кайзер — на более бледный, еще не доведенный до завершенности «эскиз» фюрера. И с подобными оценками вполне можно согласиться. Хотя бы потому, что они не случайны. Достаточно вспомнить, что нацизм родился на идее реванша, восстановления кайзеровской империи — и смог быстро завоевать популярность именно из-за такой схожести. Переняв положения пангерманизма, полвека внедрявшиеся в сознание народа, а культ кайзера подменив культом фюрера, достигавшего популярности такими же приемами, как Вильгельм, но более умело и целенаправленно. В обоих случаях все это дополнялось и культом военной силы. Еще в начале своего правления Вильгельм провозглашал: 'Солдат и армия, а не парламентские большинства и их решения объединили империю. Я надеюсь на армию'. И военные имели в империи высочайший статус. И школьники, и студенты оценивали сами себя главным образом с точки зрения способности стать военными. Сталелитейные магнаты, фирмы Тиссена, Круппа, Сименса вкладывали огромные средства в пропаганду армии и флота. В дела армии не позволялось вмешиваться никому, ее представители были неподсудны для гражданских властей. Все ключевые решения принимал сам Вильгельм, и начальник Генштаба имел к нему прямой доступ в любой час дня и ночи.
Но и армию он воспитывал по-своему. Если еще во Франко-прусской войне немцы отличились чрезмерной по тому времени жестокостью, то эти качества культивировались и дальше. В 1891 г. в речи перед новобранцами кайзер поучал: 'Может случиться так, что я отдам вам приказ стрелять в своих родственников, братьев, знакомых, и даже тогда вы должны выполнять мои приказы безропотно'. Когда случилась забастовка трамвайщиков, он выразил пожелание подавлявшим ее частям: 'Я рассчитываю, что при вмешательстве войск будет убито не менее 500 человек'. А в 1900 г., отправляя в Китай
