тюрьмах и на каторгах находилось всего около 100 тыс. чел. — это в целом, и уголовных, и политических. Цифра-то, по нашим понятиям, смехотворная. Зато в западных центрах «культуры» с преступностью уже было 'все в порядке'. И опять же, несмотря на жесточайшие карательные меры. Ну да и Россия по мере своего «прогресса» в ХХ столетии смогла успешно догнать и перегнать их в данном отношении.
Так что же, получается парадокс? На самом деле — нет. Потому что основой наших представлений о «прогрессе» является учение европейских «гуманистов» о грядущем торжестве человеческого разума. О том, будто всеобщее просвещение и развитие науки способны решить все проблемы и привести человечество ко всеобщему счастью. И как раз на базе данных учений развивались потом и либеральные, и демократические, и социалистические теории, в свою очередь однозначно отождествлявшие себя с вектором «прогресса» и бравшие идею торжества разума в качестве неоспоримой аксиомы. Что и запрограммировалось в нашем мышлении. Но только в данном случае сам базовый постулат оказывается неверным. Насчет универсального и самодостаточного значения разума. Ведь увлечение рациональными началами вызывает перекос в сознании — увы, в ущерб началам духовным. Что и приводит к отрицательным побочным явлениям. Наверное, здесь нелишне будет вспомнить ряд видных российских деятелей — К.П. Победоносцева, М.Н. Каткова, митрополита Московского Св. Филарета, Св. Иоанна Кронштадтского, которых современная им 'прогрессивная общественность' возвела в ранг «реакционеров», и под этим углом большинство историков склонны их рассматривать до сих пор. Но на самом-то деле как раз с точки зрения нынешнего опыта России и человечества становится отчетливо видно, что эти мыслители были абсолютно правы. Потому что выступали отнюдь не против просвещения, науки и культуры — но указывали, что подобные факторы должны быть вторичными по отношению к духовному воспитанию.
Да ведь и впрямь, в чем же получается суть «прогресса»? Только в том, чтобы производить еды многократно больше, чем возможно съесть? И одежды многократно больше, чем можно износить? И соорудить построек многократно больше, чем можно использовать? В том, чтобы вместо единичных шедевров получить возможность заполонить весь мир штамповками 'массовой культуры'? Может, в том, чтобы побыстрее и поэффективнее исчерпать ресурсы своей планеты? Или в том, чтобы полусумасшедший фанатик, прежде вынужденный довольствоваться кинжалом, смог теперь одним махом прихватить тысячу жизней? А ведь все это как раз и есть торжество «рационализма». Кстати, и проблема преступности оказывается торжеством чистого рационализма, доведенного до абсолюта, — то есть до полного отрицания нравственных установок. Разве не «логично» убить человека, если тебе это выгодно или это доставит тебе удовольствие? И есть уверенность, что не попадешься? Ну а в более крупных масштабах — разве не рационально для государственного руководства физически уничтожить всех неугодных? Или своих противников на международной арене? А в итоге приоритет технического прогресса над духовными ценностями оборачивается то пулеметами чрезвычаек, то газовыми камерами концлагерей, то атомными бомбами Хиросимы и Нагасаки, то рушащимися от рук террориста домами и небоскребами.
Проявились подобные закономерности и в Первой мировой. С какой-то стати ее порой принято считать 'последней рыцарской' войной, но действительности это не соответствует. Впрочем, можно поставить вопрос и шире — а были ли войны хоть когда-нибудь «рыцарскими»? Благородных мушкетеров мы знаем по художественной литературе, но в реальности в их эпоху победители имели привычку оставлять после себя руины городов и деревень с грудами трупов мирных жителей. Правда, в XVIII–XIX вв. действительно были попытки соблюдать некие правила взаимоуважения, но они оставались весьма условными. Можно вспомнить Карла XII, поголовно истреблявшего русских пленных. Или Наполеона, фактически узаконившего для своих солдат грабежи и осуществлявшего массовые расправы над пленными и мирным населением на Ближнем Востоке, в Италии, Испании, России. Или зверства англичан в Индии и Южной Африке. И если французские и английские офицеры у бастионов Севастополя в моменты перемирий галантно раскланивались с русскими, это не мешало им поощрять зверства своих союзников-турок а Боснии и Черногории.
Словом, во все времена характер войн зависел тоже не от «цивилизованности» их участников, а от морального облика тех или иных полководцев и армий. И в Первую мировую проявлять «рыцарство» или хотя бы его видимость были склонны далеко не все государства. Причем в худшую сторону сразу же выделилась германская армия, которая еще со времен Франко-прусской войны, Китайской кампании и своих африканских «подвигов» воспитывалась в духе крайней жестокости. Да-да, воспитывалась, это внедрялось целенаправленно и обосновывалось именно с позиций чистого рационализма. Еще Клаузевиц ввел в свое учение о войне 'теорию устрашения' и писал, что 'нужно бороться против заблуждений, которые исходят из добродушия'. Он доказывал, что мирное население должно испытывать все тяготы войны — тогда оно будет воздействовать на правительство, чтобы то поскорее запросило мира. 'Мы должны поставить его (противника) в положение, которое при продолжении войны окажется для него более тяжелым, чем капитуляция'. Стоп. Но ведь это же не что иное, как… основной принцип современного терроризма! Принимайте наши условия или будут гибнуть ваши граждане. А вы, граждане, надавите-ка на власть, чтобы принимала…
Но с этим положением был согласен и Шлиффен, выдвинувший аналогичную 'доктрину уничтожения'. А фельдмаршал фон дер Гольц в своей книге 'Нация с оружием' писал, что в войне 'нельзя пренебрегать никакими средствами' и восхищался Наполеоном, который 'готов был залить огнем и кровью неприятельскую страну'. И еще в 1902 г. германский Генштаб издал 'Kriegsbrauch im Andkriege' — официальный кодекс ведения войны. В нем разделялись принципы Kriegsraison — военной необходимости, и Kriegsmanier законы и обычаи военных действий, причем подчеркивалось, что первые всегда должны стоять выше вторых. Еще не были написаны книги Гитлера и Розенберга, статьи Геббельса и приказы Гиммлера, но уже существовали работы Ницше. И кажется просто безнравственным, что в современных школьных учебниках он упоминается в числе «выдающихся» философов и мыслителей. И доказывается, будто в самих трудах Ницше не было ничего опасного, они, дескать, лишь представляли протест против существующей 'ханжеской морали'. Вот именно. Его работы и были протестом. Против христианской морали. Поучая, что 'война и смелость творит больше великих дел, чем любовь к ближнему'. Воспевая жестокость и волю к власти — добей упавшего, отвергни мольбу о пощаде и т. п. И в Германии начала ХХ в. теории Ницше были весьма популярны, книгу 'Так говорил Заратустра' частенько находили потом в офицерских сумках и солдатских ранцах.
И стоит ли после этого удивляться поведению этих солдат и офицеров с русскими отпускниками, очутившимися в их власти? А с началом боевых действий начались и зверства на оккупированных территориях. Когда германские войска вошли в польский г. Калиш, на город наложили контрибуцию и взяли 6 заложников до ее уплаты — православного священника, раввина, 2 ксендзов и 2 купцов. Деньги внесли немедленно, но заложников все равно расстреляли, а ночью 7.8 неизвестно почему германская артиллерия открыла огонь по жилым кварталам. Всего, как подсчитал один отставной артиллерист, было выпущено 423 снаряда. Очевидец писал: 'Картина Калиша после бомбардировки была ужасна, на улицах валялись сотни трупов… Немецкие солдаты арестовывали все мужское население на прусскую территорию'. Примерно то же самое — расстрелы заложников, взыскание контрибуций, грабежи, объявление мужчин военнопленными происходило в Ченстохове и других местах, куда вступили немцы.
Массовыми репрессиями ознаменовалась и оккупация Бельгии. Причем и здесь они были обусловлены чисто рациональными соображениями. Ведь по плану Шлиффена — Мольтке оставлять в тылу крупные силы для поддержания порядка было нельзя. А значит, требовалось сразу же, одним махом запугать и «приручить» местное население, чтобы пикнуть не смело. Были заранее отпечатаны большими тиражами прокламации, угрожающие расстрелами за все за порчу дорог и линий связи, за спрятанное оружие, за укрывательство солдат противника. Объявлялось, что в случае 'враждебных актов' деревни 'будут сожжены', а если таковые произойдут 'на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры'. Подобные воззвания повсюду распространялись и расклеивались передовыми частями. Никакого партизанского сопротивления в Бельгии не было. Наоборот, бельгийское правительство предписало своим гражданам безоговорочно подчиняться оккупантам и сдавать имеющееся оружие, чтобы не дать повода к террору. Но немцы были раздражены — эту страну они надеялись промаршировать без выстрелов, а пришлось вести бои. Их задерживали мосты, тоннели и дамбы, взорванные отступающей бельгийской армией. И германская армия тут же начала отыгрываться на мирном населении, а чтобы оправдать собственные злодеяния, было объявлено, будто сопротивление существует. В первый же день вторжения стали хватать и расстреливать католических священников, якобы организующих это
