праздничному, в толпе было много женщин, украшенных жемчугом и увешанных драгоценными каменьями”. Уж наверное, в толпе теснились не боярыни. Датчанин Роде также отмечает, что “даже женщины скромного происхождения шьют наряд из тафты или дамаска и украшают его со всех сторон золотым или серебряным кружевом”. В крестьянских хозяйствах, по разным документам, насчитывались десятки голов скота. И денежки водились. Часто упоминаются суммы в 30, 50 руб. Накопления мясника Минина перед организацией ополчения составляли 500 руб. В середине XVII в. челобитная из Устюга сообщает о разбойниках, которые у “многих крестьян” вымучивали “рублей по сту”. А это ведь были огромные суммы! Корова стоила 1 — 2 руб, овца — 10 копеек, курица — 2 копейки.
В уголовном деле Тимошки Анкудинова отмечено, что он украл у писаря Шпилькина украшения его жены стоимостью 500 руб. У жены не князя или купца, а писаря! Или возьмем такие заведения, как кабаки. В начале XVII в. 3 кабака Новгорода приносили доход 6 тыс. руб., а кабаки Устюга — 4,5 тыс. Хотя, может, кто-то последнее спускал, сейчас речь о другом. Получается, что людям было что в кабак нести. Разумеется, тут у читателей могут возникнуть инстинктивные возражения — что-то неправдоподобное получается! Ведь всем известно, что русский мужик и деньги-то не всегда видел, зимой и летом в лаптях ходил, мясо только по праздникам нюхал и хлебал пустые щи с постной кашей, да хорошо еще если с хлебом, а не с лебедой…
Стоп! Не стоит передергивать разные эпохи. Это “общеизвестное” представление о “мужике” сложилось не в XVII, а в XVIII–XIX вв. Когда земское государство сменилось абсолютизмом западного образца, потребовались большие налоги на регулярную армию и флот. И когда образ жизни и нравы тоже изменились. Вот две любопытные характеристики. Фоскарино писал: “Московитяне живут в своих домах скорее богато, чем роскошно”. А Олеарий (несмотря на утверждения об изобилии), что руские живут “плохо
21. КАЗАКИ, МОНАРХИ И ЦАРСКИЕ НЕВЕСТЫ
Помощь, оказанная полякам под Хотином, вылезла малороссам боком. Правда, за это реестр казаков согласились увеличить до 12 тыс. Но тех, кто остался “за бортом”, было куда больше, а их паны, после победы почувствовавшие себя уверенно, спешили вернуть “в хлопы”. И в том же самом 1621 г. война с Портой переросла в бои между казаками и поляками. Сагайдачный с трудом пригасил конфликт, продолжив переговоры с властями, а энергию казаков перенацелил опять на турок. Запорожцы вышли в море. Причем на этот раз из-за не прекращающихся “задоров” с татарами и азовцами, да и чтобы “зипунов добыть”, к ним примкнули и донцы. Суда у тех и других строились одинаковые. Запорожские чайки, как и донские челны, представляли собой большие лодки 15–20 м в длину, брали на борт по 40–70 чел., для маневрености имели 2 руля, спереди и сзади, а для повышения непотопляемости и защиты от пуль по бортам обвязывались охапками тростника. На судах устанавливались легкие пушки-фальконеты, при попутном ветре поднималась мачта с прямым парусом. Хотя чаще шли на веслах и за 35–40 часов достигали турецких берегов, внезапно нападая на них.
Теперь совместные эскадры донцов и запорожцев обрушились на Малую Азию. 16 лодок появились у самого Стамбула, разграбив несколько селений. Против них выслали флотилию из 3 галер и 40 мелких судов, но она не посмела атаковать, наблюдая за противником лишь издали. Наконец, собрали и отправили в Черное море большой флот под командованием капудан-паши (адмирала). Казаки скрываться от него даже не подумали. Наоборот, напали сами. В разыгравшемся сражении 20 вражеских галер потопили или сожгли, а турки, в свою очередь, захватили 17 лодок с перераненными экипажами. Привезя в Стамбул, их подвергли жесточайшим казням. Одних клали на землю и топтали слонами, других привязывали к галерам, гребущим в разные стороны, и разрывали на части, третьих закапывали живьем.
Султан отправил послов в Варшаву, угрожая возобновить войну, если король не приведет к порядку запорожцев, а в Москву опять поехал Кантакузин с просьбой унять донцов. Предлагался даже вариант, что султан готов взять казаков на свое содержание и переселить в Анатолию, позволив им “промышлять” против врагов Порты. На такое, конечно, Филарет не пошел, ссориться с потенциальными союзниками тоже не хотел и заверил, что царь способен и сам усмирить казачество.
Однако заключение мира между Турцией и Польшей сразу аукнулось на России. Крымская конница, отмобилизованная для похода на запад, осталась без добычи. И не без стараний польской дипломатии хан бросил ее на север. В 1622 г. лавина татарских отрядов проломила русские кордоны и рассыпалась загонами, опустошив Епифанский, Даниловский, Одоевский, Белевский, Дедиловский уезды. На крепости не лезли, но полона угнали множество. А воздействовать на Крым дипломатическими мерами, через Турцию, оказалось невозможно, поскольку там вспыхнула смута. Разгром под Хотином разозлил янычар, а подписанный мирный договор они сочли невыгодным. Взбунтовались, свергли и удавили Османа II. В Багдаде люди, наоборот, возмутились их своевольством и вырезали находившихся в городе янычар. И поехало… Тут же активизировались очаги сепаратизма — Албания, Черногория, Ливан.
А казаки на набег татар ответили своими. Захватывали суда в Черном море, разгромили г. Кодриа, уведя более тысячи пленных, разорили Трапезунд. Атаман Шило с 700 донских казаков погулял под Стамбулом, “повоевал в Цареградском уезде села и деревни”, хотя на обратном пути их догнала турецкая эскадра и перебила 400 чел. Фактически началась необъявленная война. Об обстановке в Причерноморье красноречиво говорит эпопея русского посольства Ивана Кондырева и дьяка Болмасова, прибывших в Стамбул вскоре после переворота. Там было не до них, но и уехать получилось не сразу. Явились янычары и, угрожая расправой, требовали плату за корабль с товарами, захваченный казаками. Когда добрались до Кафы, послов задержали — поступили известия, что казаки опять вышли в море. Приехали в Керчь — а тут появились 30 казачьих стругов. Послов арестовали, и Кондырев послал к донцам приказ удалиться, иначе татары убьют дипломатов. Казаки ответили, что без добычи уходить не в их обычае, но все же повиновались. Послы поехали степью. И были схвачены ногайцами, потребовавшими вернуть 2 тыс. золотых — выкуп, который они заплатили за сына таманского хана, плененного казаками. Отправили дипломатов в Темрюк и заточили в башню. За подарки кое-как освободились, но тут донцы подступили к Азову. И турки опять грозили казнью, Кондыреву снова пришлось писать казакам, чтобы оставили город в покое, и когда они сняли осаду, посольство наконец-то отпустили домой.
В итоге так и установилось — Москва требовала от Стамбула унять крымцев. На что турки отвечали уклончиво, поскольку не могли, да и не хотели запрещать наживу татарам. Но и когда турецкие дипломаты требовали обуздать казаков, Филарет сокрушенно отвечал: “На Дону живут воры и государя не слушают”. Хотя при этом на Дон регулярно посылалось жалование, в том числе и боеприпасы, используемые при набегах. Русской дипломатии приходилось лавировать, поддерживать хотя бы видимость “дружбы и любви” с Портой. Ведь устранение турецкой угрозы для Речи Посполитой немедленно сказалось на ее политике. В инструкции нунцию Ланцелотти в 1622 г. папа Урбан VIII открытым текстом требовал нацеливать поляков против России. А Сигизмунд III к рекомендациям Рима относился чутко.
Варшава направила усилия и на другие цели. Решила воспользоваться кризисом в Стамбуле, чтобы вернуть под свой вассалитет Валахию и Молдавию. А внутри страны развернулся очередной виток гонений на православие. Папский нунций Торрес составил записку “Об униатах и не униатах в Польше”, предлагая программу дальнейшего распространения унии, в частности — через подкуп низшего православного духовенства. Пошли и силовые притеснения. И ведь не только католики, но даже и паны протестантского вероисповедания считали “хорошим тоном” прижимать православных и издеваться над ними. Так, лютеранин Фирлей, во владения которого попала знаменитая Почаевская гора с монастырем, сперва запретил паломникам ходить туда, потом отобрал у обители земли, приказывал бить монахов. Наконец,
