Маша знала мать этого мальчика — бесстрашную партизанскую разведчицу и связную — Галю Кардаш. Встречалась с ней в отряде Антона Лесковца. Галя погибла в последний день перед самым освобождением: разведывала вражеские минные поля возле Сожа, была обнаружена фашистами, побежала и подорвалась на мине.
Того, что было, уж не будет, Ни праздных слов, ни бед лихих.
Голосок у мальчика был звонкий, чистый, он трогал за сердце.
«Того, что было, уж не будет… И ты, мой мальчик, никогда не будешь чувствовать себя сиротой, как не чувствовали этого я, Алеся, Петя.
Она соскочила с печки, взяла том Горького, который привезла с собой и читала по вечерам то про себя, а то вслух — девчатам и лесничихе.
Раскрыла место, заложенное ленточкой, прочитала: «Все в Человеке — все для Человека». Задумалась. Потом перевернула несколько страничек назад, стала читать горьковского «Человека» сначала.
«Так шествует мятежный Человек—вперед и — выше!»— окончила и почему-то сразу оглянулась на Володю. Он поймал её взгляд и спросил:
— Тетя Маша, вы почему шепчете, когда читаете? На память учите?
За окном фыркнула лошадь. В хату вошел Максим. Маша удивилась, даже немного встревожилась: что его заставило в такой поздний час приехать из деревни?
— Ты одна?
— Нет, вдвоем… Вот—с Володей, — она положила ладонь на голову мальчика.
Максим снял шапку, присел на лавку у окна. — Почему с девчатами не пошла? — спросил он, и Маша поняла, что приехал он безо всякого дела, и успокоилась; с удовольствием, даже с какой-то странной радостью наблюдала за его растерянностью.
— Стара я с девчатами бегать… Поработала — спина болит… Вот только с печи слезла.
Она сказала это без улыбки, но он не мог не иочув ствовать горькой иронии её слов и, покраснев, грубовато возразил:
— Ну-у… стара. Побольше бы таких старух…
— Да и не молодая…
Он чувствовал, что все больше смущается, понимая неловкость своего положения, и нашел выход из него в том, что разозлился:
— Что ты заладила — старая, старая… Смешно слушать твое бабское нытье. Серьезно поговорить не можешь…
«С каких это пор ты начал серьезно разговаривать?» Маша увидела, что в кухне против полуоткрытых дверей стоит, опершись на ухват, тётка Татьяна и укоризненно качает головой, и улыбнулась. Эта улыбка ещё больше разозлила Максима — лицо его покрылось пятнами. Но он сдержался: переложил шапку и осторожно сел поближе к столу. Постучал пальцами по книге.
— Ты почему Дуню отпустила?
— Ей передали, что мать захворала.
— Захворала!.. Знаю я этих хворых! Захотелось на воскресенье вытащить дочку из лесу. Лодыри!..
Маша тоже повысила тон.
— Дуня — комсомолка. Сама попросилась в лес. Не меряй всех на один аршин, товарищ председатель!
— «Товарищ председатель»! Скоро, как видно, один «товарищ председатель» и останется в лесу.
Маша вздохнула. Она понимала, что не затем он приехал, чтоб узнать, отчего вернулась домой одна из колхозниц. Не в Дуне дело. С другими намерениями ехал он сюда. Но с какими?.. Она наклонилась к столу, тихо и дружелюбно спро: сила:
— Ты только за этим и ехал?
Он не знал, что ответить, и растерялся, сразу пропал его боевой пыл.
— Завтра пойдете в пятьдесят третий квартал, валить дубы, — сказал он спокойно и, помолчав, прибавил: — Вам отсюда ближе…
— Хорошо, пойдем, — вздохнула Маша. — Нам передал Мурашка.
В этот момент в хату вошел Василь. Он громко поздоровался с хозяйкой, шумно потирая руки заговорил:
— Эх, солоники варятся. Вот кстати., А то я, тетка Татьяна, голодный как волк.
Маша подумала: «Ну вот… Опять сорвалось… Нам, видно, так никогда и не удастся поговорить с глазу на глаз».
Она подняла голову и встретила взгляд Максима. Взгляд был злой, осуждающий. Тогда она поняла, что его заставило приехать. Он знал, что Василь отправился в лесничество и обратно будет возвращаться мимо лесника. И потому, не увидев её среди девчат, он прилетел так неожиданно. Её не обрадовала его ревность, а обидела и оскорбила. Может ли человек по-настоящему любить, если он так думает о ней? Нет, не может… А как ей хотелось услышать от него слова, которые бы воскресили её прежние надежды… Маша рассердилась и на него и на себя. Только минуту назад она жалела, что Василь помешал им поговорить. Теперь она была рада его приезду.
Он стоял в дверях кухни, заиндевевший, с раскрасневшимся веселым лицом.
— А-а… Не помешал?
Максим поднялся ему навстречу, на ходу засовывая руки глубоко в карманы шинели.
— Давай без деликатностей! Помешал! Интеллигент!
Все почувствовали себя неловко. Маша опустила глаза в книгу.
«Да будут прокляты все предрассудки»… Она даже вздрогнула, прочитав эти слова, первыми попавшиеся ей на глаза и как бы отвечавшие на обидные подозрения Максима.
Василь отвернулся и, сняв кожушок, повесил его и шапку на лосиные рога, прибитые на стене между окон.
Мальчик, как видно, тоже почувствовал эту неловкость, потому что быстренько собрал свои книжки и шмыгнул на печь.
— А я сегодня в чудесном настроении, — вдруг объявил Василь. — Добился и выписал ещё шестьдесят кубометров леса, проголодался и даже купил «чекушку»… погреться, — он достал из кармана кожушка четвертушку водки, поставил на подоконник.
Усевшись возле печки, Василь начал рассказывать, сколько ему пришлось походить, чтобы выписать добавочный лес, как он снова поругался с Беловым из-за кредитов.
— Не понимаю, что за человек. То чересчур щедр, то вдруг копейки не выпросишь…
— Человек как человек, — мрачно заметил Максим.
— Да нет… я его тоже уважаю, человек он интересный, веселый, хороший хозяин… Только немножко какой-то неорганизованный… Ссорюсь я с ним при каждой встрече.
Обычно молчаливый, Василь говорил почти безостановочно. Маша его понимала. После того как Максим вдруг пришел к нему и пригласил на собрание, на котором колхозники «Партизана» единогласно (даже Шаройка и Корней Лесковец) проголосовали за совместное строительство гидростанции, он проникся к Лесковцу уважением, стал относиться к нему внимательно, прощал ему все его грубоватые шутки, старался помочь овладеть сложными обязанностями председателя и как-то в разговоре с Ладыниным уверенно заявил:.
— А знаете, Игнат Андреевич, председатель из него со временем выйдет хороший.
Секретарь парторганизации тогда ответил:
— А иначе мы б его и не рекомендовали. Вот только не нравится мне, что он избегает меня. Почему? То приходил чуть ли не ежедневно, то глаз не кажет.
Доктор не знал о разговоре дочери с Максимом.
Теперь Василь очень боялся, чтобы эта нелепая встреча опять не испортила их отношений. Но, как говорится, где тонко, там и рвется.
Вошла лесничиха — принесла соленые огурцы, хлеб, миску горячей картошки, от которой поднимался
