— Подбежать к тому Шмидту и ткнуть ему под самый нос нашу украинскую дулю, приговаривая: «Вот тебе!»
— Ну, выдумала. Разве можно так рисковать? — поучает сестру Мотя.
Но, представив себе сценку, которую Фрося нам нарисовала, мы от души рассмеялись. И вместе с нами Ленька.
Выйдя на центральную улицу Лукьянова-имени Артема, мы остановились как вкопанные и словно онемели. Всю улицу запрудили люди. Вооруженные немцы гнали их по мостовой и трамвайной линии. С немецкой педантичностью пленники были разделены на три колонны. Отдельно шли мужчины, женщины с грудными младенцами и дети. Вид этих несчастных был ужасен, леденил кровь в жилах, лишал языка и повелевал молчать. Все же по тротуарам пронесся шепот, словно шелест ветра в камышах:
— Беженцы из Остра.
— Выгнали, в чем застигли.
— Гонят на вокзал.
— В Германию, в плен.
— То же самое и нас ждет.
Черные, голодные, измученные люди не шли, а брели, едва волоча ноги. Их подгоняли резиновыми палками, заставляя бежать. Сквозь пелену слез мы видели восьмилетних старичков с опухшими страшными ногами. Вместо лица — кожа да кости. Кто-то говорит:
— Ну и гадины. Так мучить детей…
На улице тишина. Ее нарушают лишь шарканье ног беженцев, обутых в какие-то ошметки, да окрики на чужом языке.
Когда беженцы скрылись из вида, мы не пошли, а почти побежали. Мотя с тоской промолвила:
— А нас что ждет?
Ответ всем понятный: последовательно и «организованно» «фюра» передушит всех. Если только успеет.
Спускаясь к Глубочице, увидели женщину в дорогом платье из шифона. Она горделиво шла навстречу по тротуару с надписью: «Hyp фюр дейче». Это была чванливая немка с большими претензиями. Она виляла бедрами, громко стучала по асфальту «европейского фасона» босоножками на деревянных подошвах. На голове этой мегеры было что-то накручено, наверчено, не поймешь что, а сверху, видимо для большего шика, болтались в беспорядке растрепанные волосы. Люди молча проходили мимо этого «чуда».
Немка шла рядом с офицером и вела на поводке крошечного желтовато-черного песика. Пропускали и песика, осторожно сторонясь. Он, видимо, был чистокровной породы.
Остановившись, посмотрели вслед этой чуме. Леня реагировал по-своему. Он начал бормотать: «Ка- ка, ка-ка…»
Дошли уже до Лукьяновского рынка, когда нам на глаза попались живые образцы нынешнего киевского транспорта-украинские «кули» или «рикши». В небольшую тележку, где лежали чемоданы, был впряжен мальчонка, совсем еще ребенок. Он тащил тележку, а сбоку шел здоровенный, мордастый немецкий военный и с довольным видом осматривал, как свою собственность, нашу улицу, здания. В тележку несколько больших размеров, так называемую двуколку, доверху нагруженную чемоданами, был запряжен старик. Он старался догнать нанявшего его немца, который спешил на вокзал, словно и не замечая того, что старик, тяжким трудом зарабатывающий на кусок просяного хлеба, уже умылся в эту жару третьим потом… А в одну из таких «двуколок» запряжен молодой, но страшно истощенный мужчина с повязкой на левой руке, на которой мы не успели прочесть какую-то длинную надпись. Он вез немецкого полковника, грудь которого обильно украшена крестами и медалями. Вытаращив глаза, надув старчески припухшее лицо и широко расставив ноги, офицер тяжело восседал на двух чемоданах. Этот, очевидно, из каких-то особых соображений сменил автомашину на человека — «рикшу».
Мы побывали на почти безлюдном рынке. Купили конфету Лене, раздобыла и я нашим детям по конфетке. Ленька с гостинцем так и заснул у меня на руках.
Не задерживаясь, направились дальше и вскоре оказались недалеко от Бабьего Яра, на дороге, которая ведет к Сырцу. Когда я свернула было, чтобы выйти на улицу, поближе к моему дому, Мотя и Фрося не пустили меня, потащили «на часок» к себе. Так, мол, родители им наказали.
Бабий Яр отгорожен от дороги колючей проволокой, к которой нельзя приблизиться. Это «запретная зона». Ужас что там сейчас делается. Людей убивают в Бабьем Яру не пулями, а электрическим током и приспособлениями «высокой немецкой техники». Следы насильственной смерти уничтожают огненные струи.
22 июля
Предупрежденный Борис поспешил исчезнуть из Киева. Два дня тому назад он выехал со своим товарищем в Полтаву, где тот устроит его шофером. Из Полтавы проберется через линию фронта. По его мнению, Полтава еще раньше, чем Киев, встретит Советскую Армию.
Только что была у меня Лара. Она рассказала, как гестаповцы нагрянули на квартиру одного киевлянина с участка Петра Митрофановича и как лютовали из-за того, что ничего не нашли. Две недели держали под арестом хозяина дома, но вынуждены были выпустить его. Сейчас, когда на фронтах у немцев дела плохи, гестапо шныряет повсюду, разыскивая подпольные радиоприемники.
И я и Борис — мы знали о радиоточке на участке Петра Митрофановича, которую не смогли обнаружить гестаповцы. Вместе с Мигрофановичем мы немало пережили по этому поводу. Но все обошлось благополучно.
Лара рассказала и о том, что в Киеве появились беженцы с другого берега Днепра. Сейчас, образно говоря, необходимо быть особо осторожным, чтобы не утонуть, очутившись почти у самого берега.
5 августа
Зной. Из-за участившихся налетов нашей авиации в небе гудят и гудят дозорные фашистские самолеты.
Каждое утро в четвертом часу идут на запад с отчаянным гулом их бомбардировщики. Ползут по небу тяжелыми пауками, ненавистные, проклятые. Долго ли еще будут осквернять наши небеса и нести смерть эти проклятые коршуны?
Киевская газетенка (иначе, пожалуй, ее не назовешь) начала радовать своими сообщениями. В Италии распущена фашистская партия, Муссолини «ушел в отставку по болезни», «враг» «захватил кое- какие территории», хотя и с «тяжелыми для него потерями». Ну, а в том, что «немецкий дух продолжает оставаться высоким», можно, конечно, усомниться. Вранье это!
Неделю тому назад к нам «прибился», как говорит мама, немец. Был теплый и тихий вечер. Сейчас вообще на редкость тихие вечера, а по улице хоть голышом беги: ни одной живой души. «Чума» вынуждает прятаться в щелях. И днем и ночью — все равно.
Так вот, прихожу, помню, с участка и вижу: на ступеньках крыльца квартиры Наталки собралась своя «капелла», а в центре ее сидит кто-то. То, что не наш он, я почувствовала как-то сразу, интуитивно. Подхожу: чужая воинская форма, чужой язык, пересыпанный, правда, русскими словами. И вот началось своеобразное приглашение к знакомству.
— Иди посмотри, что это за немец! — зовет мама.
— Конфеты дал! — говорят дети в один голос.
— Ксана, он такой чудной, вот послушайте! — это Маруся.
— Подойди поскорее к нам, не пожалеешь! — приглашает Наталка.
Я сначала пошла на свою половину, положила портфель. Потом не утерпела — вышла и присоединилась к компании.
