Дементьевна, узнав его голос, впустила.
Виктор рассказал, что изгнание населения продолжается, немцы заканчивают грабить Киев. Как только наша армия войдет в Киев, Виктор вступит в нее. На прощание посоветовал нам никуда не выходить и ничем не обнаруживать свое присутствие.
Сейчас тихо. Но откуда-то издалека докатывается гул. Мы с Региной Дементьевной уже несколько раз поднимались на чердак и прислушивались.
Интересно: где сейчас наши соседи с Копыловской? Мама потихоньку плачет по родному крову. Меня спасают книги (уцелела часть библиотеки Софьи Дементьевны) и перо (вновь появилась возможность писать). А мама, лишившись хозяйства, не имея привычных хлопот, тает и чахнет на глазах.
О Куреневке первыми заводят беседы мамы. Молчат-молчат — и вдруг:
— А куда ты дела желтые туфли? — Это мама, обращаясь ко мне.
— Уцелела ли на чердаке наша швейная машина? — неведомо кого спрашивает Варвара Казимировна.
— А кожаное пальто можно было бы и не закапывать, а взять с собой, — вздыхает Регина Дементьевна.
— Чего уж там жалеть, остались бы в живых, что уж эти вещи! — успокаивает всех Софья Дементьевна.
Сегодня Маринка нашла и отдала бабушке кусочек высохшего стебля. Он сохранился, зацепившись за пустую, про запас захваченную корзинку. Как засияли у мамы глаза.
— Погляди, наша кукуруза!
Стебелек кукурузы обошел несколько рук, напомнил нам дом, садок, и наши старушки пустили слезу. Мы притихли, как мыши, и нетерпеливо ждем сумерек. Тогда не так тяжело, меньше страха. Утром во двор забрел немец. Постоял, посмотрел вокруг, свистнул и ушел, видимо не отважившись в одиночку ходить по квартирам. Наблюдали за ним из окна в коридорчике, прикрытием служила нам занавеска.
По улице проносится мотоцикл. Трамваев не слышно, они прогремели утром. Падает осенний дождик. Долгий, мелкий, въедливый, и мамы опять не выдерживают:
— Вот наказание. Сгниет все в ямах.
21 октября
Половина второго. Только половина второго! Как бесконечно долго тянется время. За окнами — прекрасный осенний день: солнечный, теплый, прозрачный. Но к чему эта чудесная осень, если приходится таиться, ходить на цыпочках, говорить шепотом и терпеливо дожидаться ночи, чтобы под ее покровом без страха дышать и думать.
Правда, второй уже день потихонечку выходим с детьми на прогулку на двадцать — тридцать минут. На малюсеньком дворике, затерявшемся между высокими стенами зданий, самое интересное место — у щелки закрытой калитки. Смотрим по очереди.
Жизнь на улице почти замерла, трамваев, которые шли пустыми на вокзал, уже нет. Формально эвакуация закончилась. Значит, теперь начнутся облавы, будут ловить тех, кто не остерегается, плохо спрятался. По улицам ходят лишь грузовики. Оккупанты везут на машинах все, что еще можно вывезти. Вот прошел грузовик с набитыми чем-то мешками.
Прохожих теперь увидишь редко, они то появятся, то неожиданно исчезают. Вольготнее чувствуют себя люди с повязками, они по приказу принимают участие в «эвакуации имущества» и имеют право ходить свободно. Женщин среди них нет.
Сегодня наблюдавший за улицей Юрик увидел кошку, и его сердечко не выдержало: «Киска, вот кисочка». А Маринке и вовсе посчастливилось, она увидела «настоящую» бабусю, которая шла по улице и «не боялась». «Бабуся» прошла мимо нашей калитки, и дети успели ее разглядеть. Маринка заметила тогда, что она «еще не стара, а молода».
Во время прогулок дети замирают в немом испуге, когда по улице проносятся, громко переговариваясь, мотоциклисты. Вчера несколько мотоциклистов неожиданно остановились возле нашей калитки. Хорошо, что в ту минуту у всех у нас отнялся язык и я успела с детьми шмыгнуть в тайничок, расположенный тут же, во дворе! Очевидно, один из мотоциклов испортился. Солдаты быстро починили его и уехали. Калитку они раскрыли настежь, и это понятно. Нервы захватчиков сдали — их успокаивает теперь, да и то ненадолго, все открытое взору, опустошенное, мертвое.
Напуганные мотоциклистами, дети вчера не рады были ни солнцу, ни травке, пробившейся под стенами домов второй раз уже за это лето.
Прогулки неизменно приносят нам треволнения, но нельзя же целый день держать детей в комнате, как в клетке. Целыми часами стоят они, бедняги, на стульчиках около замаскированных окон и наблюдают досконально изученную уже улицу. В доме напротив, на втором этаже, тоже есть обитатели — Маринка увидела там на рассвете легонький дымок.
Два дня меня преследует мысль: улучить удобную минуту, выскочить на улицу и расспросить вагоновожатого, что сейчас делается на Куреневке. Водитель трамвая, быть может, сам с Куреневки, а если он и не живет там, то ездит туда. Ведь появившиеся на улице грузовые трамваи идут через Куреневку и Подол.
Сегодня наша прогулка была удачной: дети заметили в щелку грузовой трамвай, остановившийся неподалеку. Вагоновожатый что-то ворожил на стрелках, и я, выскочив со двора, решительно подбежала к нему. Он удивленно посмотрел на меня, но догадался, что я не с неба слетела, и усмехнулся в усы.
— Что там на Куреневке? — спрашиваю, чувствуя, что лицо мое мокрое от слез.
— Почти на всех улицах разместились немцы.
— На Копыловской?
— Тоже.
— А люди?
— Живут тайком, так же как и тут. Была как-то облава, но скрываются еще многие.
— А можно хоть наведаться туда?
— Чего же? Только бы не попасть в облаву, а то можно. Почему же нельзя, — добавил он, а затем, вздохнув, ушел в вагон. А я, озираясь, побежала к калитке, за которой ждали меня дети.
Решили: завтра я с двумя бабушками проберусь на Куреневку. Надо взять дома овощей, разузнать, не вскрыты ли наши ямы-тайнички, увидеть кого-нибудь из соседей. Наши бабуси, убивающие тоску бесконечной домашней работой, нужной и ненужной, расхаживают решительные, серьезные, исполненные уверенности в том, что разведка наша пройдет благополучно. Наталка и Регина Дементьевна — снова на чердаке. Отдаленный гул и приглушенные взрывы стали слышны уже и в направлении Святошина- Голосеева.
25 октября
Утром 22 октября решительно вышла с двумя нашими старушками на улицу.
Остальные притаились и будут с нетерпением ждать нашего возвращения.
До чего же хорошо было вдыхать полной грудью свежий осенний воздух и ощущать в движении собственное тело! За мною, словно помолодевшие лет на десять, уверенно и спокойно шагали бабуси, внимательно рассматривая улицы, как будто видели их впервые. А улицы и впрямь трудно было узнать: грязными, загаженными стали они. Асфальтированные тротуары покорежены, разбиты, так как вояки грабьармии превратили их в проезжие дороги. На центральной улице в опустошенных домах зияли выбитые окна, под ними валялись на земле рваные подушки, блестело битое стекло. С окон свисало, висело на деревьях разное тряпье. Ветер гонял пух и перья по мостовой и асфальту. Шли безлюдной улицей Фрунзе. Навстречу попадались на подводах (мотоциклы проезжали редко) грабители — красные и сытые, пьяные и
