потрясение от неожиданного пробуждения вдруг оживило ее оцепеневший ум и такие воспоминания, которых, казалось бы, и быть у нее не могло. Она говорила очень нежно и настолько неопределенно, что Берта из боязни выдать себя не осмеливалась ее перебивать, позволяя этому доброму голосу успокаивать себя: она закрыла глаза, как убаюканный ребенок, и заснула спокойным и невинным сном.
Однажды, выходя утром из конторы Малаваля, Альбер встретил госпожу Катрфаж.
— Я заходила в аптеку за лекарством для Кастанье, — сказала она, вытаскивая из своей муфты какой-то пакетик. — Это удивительное средство для горла.
— Так Кастанье, значит, в Париже?
— Как, а вы что, не знали? Он уже неделю как вернулся с ужасной ангиной. Сейчас ему лучше. Я его видела вчера. Бедного парня нельзя не пожалеть, совсем один остался, с одними только слугами.
— Я, пожалуй, зайду к нему, — сказал Альбер, надевая шляпу. — Хотите, я отнесу ему ваше лекарство?
— Нет! Я хочу отнести его сама. Это лекарство — секрет Меркантона. Вы могли бы его просто убить.
«Подозрительная заботливость!» — подумал Альбер, садясь в трамвай, идущий в сторону бульвара Фландрен. Хотя, конечно, Кастанье зять завидный. Она уже давно его обхаживает. А почему бы и в самом деле ему не жениться на Одетте?
— Ну что, дружище, приболел? — спросил Альбер, входя в комнату Кастанье.
— Ангина, — ответил тот потухшим, хриплым голосом.
Он приподнялся на постели, чтобы поздороваться с Альбером.
— Не раскрывайся, — сказал Альбер, усаживаясь. — Тебе надо было бы меня предупредить. Я смотрю, питья тут у тебя хватает. Это превосходно. Как можно больше пить. Ты вызывал Натта?
— Нет, — тихо ответил Кастанье, касаясь ворота своей ночной рубашки. — Он слишком далеко живет. Я лечусь у Меркантона. Мне бы нужно было начать лечение пораньше, но я торопился вернуться домой.
— Не надо разговаривать. Я лучше пойду.
— Останься, — сказал Кастанье немного погромче. — Мне уже лучше. Послезавтра я встану.
— Ты торопился вернуться, зачем такая спешка?
— Просто хотелось возвратиться домой. Когда я путешествую, то, едва приехав в один город, я все время думаю о следующем. Я пробыл пять дней в Палермо, три дня в Неаполе и два — в Риме. Здесь мне по крайней мере никуда не надо ехать.
— Ну, здесь ты тоже живешь как в гостинице. Знаешь, о чем я подумал, когда шел к тебе? Тебе следует жениться.
— О! — воскликнул Кастанье, замахал руками и, сморщившись, с усилием сделал глотательное движение.
— Да, жениться, жениться, потому что ты — Филипп Кастанье. Ты весьма талантлив, но ленив. Тебе нужна какая-нибудь привязанность. Ты имеешь несчастье быть богатым. Твое спасение только в браке, в доброй семейной обузе…
Он с оживленным видом наклонился к Кастанье, не без удовольствия сознавая, что оказывает влияние на эту впечатлительную натуру.
— Свобода, которая ведет к приключениям и безделью, для художника — самое плохое дело. Вот буржуа, тот может себе позволить беспорядочный образ жизни.
— Я больше никогда не смогу полюбить, — сказал Кастанье. — Я не могу забыть Элен… Представляешь, в Базеле мне из моего купе показалось, что я увидел ее в стоявшем рядом с нами поезде. Я вышел, зная, что уже не успею вернуться в свой поезд. Побежал в тот вагон, где, как мне показалось, она сидела; побежал, как несчастная собака, которая ищет своего хозяина.
— Полюбить ты больше не полюбишь, — ответил Альбер, понижая тон, приноравливаясь к охрипшему голосу Кастанье, — но ты можешь жениться на девушке, которая тебе нравится, привлекательной молодой девушке, скажем, на Одетте Катрфаж. Она очень красивая и восхищается тобой. Она будет прекраснейшей из жен. А какое воспитание! Ты заметил, какие у нее красивые руки?
— Она приводит меня в замешательство. Такое впечатление, что она не понимает шуток.
— Она же идеалистка, восторженная натура! Она ищет серьезный и самый высокий смысл в каждом твоем слове.
— Она очень рослая… — сказал Кастанье нерешительно, вспоминая лицо Одетты однажды вечером, когда она стояла, опершись о деревянный кофр в прихожей и улыбаясь. — Мне нравятся крупные женщины…
— У вас общие воспоминания, можно сказать, давние; а это уже начало близости.
— Ну что ж! Должен признаться, что я уже подумывал о женитьбе, — сказал Кастанье, приподнимаясь на подушке. — Писателю необходимо быть женатым. Любовь я, конечно, познал! А вот жизнь познается только в браке. И пока тебе недостает этого опыта, ты ровным счетом ничего не знаешь и пишешь всякие глупости.
— Конечно же, — сказал Альбер, не слушая Кастанье, — тебе надо жениться на ней! Но давай поспешим. А то ее хотят выдать замуж.
— Ты злоупотребляешь моей слабостью.
— Позволь мне все сделать. Я спасаю тебя от разврата.
Альбер встал, собираясь уже уходить, но задержался и, шагая по комнате, с жаром продолжал:
— Через три дня тебе надо выздороветь. Я все устрою. Потом ты будешь меня благодарить. Ты больше нигде не найдешь такой жены. Она добрая, очаровательная.
Альбер решил нанести визит Катрфажам через два дня, но, предвкушая встречу, все следующее утро только и думал о том, как удивится госпожа Катрфаж, когда узнает, что ее тайное желание становится явью, словно по мановению волшебной палочки. Интересно было ему наблюдать и за реакцией Одетты. «Какое потрясение для этой кроткой души!» — думал он, слушая господина Ларди, с которым они шли вместе в контору Ваньеза. Он не выдержал, быстро вышел из своего кабинета и побежал к Катрфажам.
Не дожидаясь лифта, он большими шагами поднялся по лестнице.
— Отец в Руане, — сказала Одетта, которая, узнав голос Альбера, вышла в коридор.
— А ваша матушка?
— Она пошла встречать Мерседес, у нее заканчиваются занятия. Сейчас она вернется.
Альбер вошел в гостиную.
— Так, значит, вы одна? — спросил он. — Я хотел бы поговорить с вами. Нам здесь никто не помешает? Может быть, пройдем лучше в кабинет вашего отца?
— Хотите, пойдем в маленькую гостиную? — спросила Одетта с серьезным видом, глядя на Альбера и пытаясь угадать его мысли. — Это что, действительно так серьезно?
Альбер придвинул стул к дивану, на котором сидела Одетта.
— Да, — ответил он, сдерживая слишком частое дыхание. — Я должен сообщить вам нечто очень важное.
Он посмотрел прямо в большие глаза Одетты, с тревогой взиравшей на него, и продолжал:
— Вам никогда не приходила в голову мысль, что есть один молодой человек, которого вы иногда встречаете, друг вашей семьи, которого вы давно уже знаете, — вы никогда не думали о том, что, может быть, любите его? Я вас пугаю. О любви порой складывается неверное представление. Считается, что она дает о себе знать с помощью каких-нибудь необычных впечатлений. Отнюдь. Когда часто думаешь о каком- то человеке, когда с удовольствием снова встречаешь его…
Он опустил глаза и, глядя на руки Одетты, продолжал:
— Если этого человека уважают ваши родители и он богат, умен, молод, то вовсе не нужно ждать проявления какой-то невиданной страсти. Она никогда не придет, но при этом можно упустить единственное счастье, а до него вам рукой подать. Я разговариваю с вами как старый друг, — продолжал Альбер, дотрагиваясь кончиками пальцев до руки Одетты. — Вы находите, что я слишком прямолинеен?..
— Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать, — сдавленным голосом произнесла Одетта.
