Госпожа Дегуи и Эмма сели в открытую коляску, которую одолжили им Кальве, и отправились в путь. Берта осталась в доме одна с детьми.
После завтрака она помогла девочкам собраться в школу, а потом пошла посидеть в саду. Через некоторое время она встала и поглядела, спит ли дочь. Потом опять села и взяла вязание, стараясь этим вернуть себе душевное спокойствие. Она непрерывно думала о том, что вот-вот должен прийти Андре. Эта мысль возникала у нее как бы отдельно от ее остановившегося сознания и потом долго еще оставалась какой-то неясной, но не покидала ее, разливаясь по всему ее существу и настойчиво напоминая о себе, мысль, похожая на пульсацию крови, на что-то вроде лишней тяжести, на обузу, на зуд нетерпения, от которого она тщетно пыталась избавиться, пересаживаясь с места на место или подзывая к себе Селину. Эта встреча приближалась как нечто независящее от чьей-либо воли, как нечто неизбежное, и потому принималась ею. Она уже даже не знала, что собиралась сказать ему, не знала даже, сможет ли вообще говорить. Она совершенно перестала думать.
Берта еще раз поглядела на часы и пересекла гостиную. Мягко ступая по каменным плитам прихожей, она прошла в бильярдную, поправила перед зеркалом шляпу, на мгновение задержалась и прислушалась, стоя у лестницы, затем бесшумно открыла дверь и вышла на дорогу.
Она заметила приближавшегося Андре.
— Пойдемте в сторону Грава, — предложил он.
И тут же добавил:
— Берта! Вы должны простить меня. Вы действуете на меня опьяняюще. Не надо ни о чем сожалеть.
Он говорил быстро, стремясь вовлечь ее в бурную, взволнованную, сбивчивую беседу. Он предпочел бы, чтобы разговор их протекал более спокойно, чтобы можно было просто идти и наслаждаться этой медленной, не требующей усилий прогулкой; а получалось, что он все говорил и говорил, словно торопясь завершить какое-то трудное дело, достичь какой-то цели, словно опасаясь паузы или какого-нибудь слова Берты, и старался не столько высказывать свою мысль, сколько ошеломить, взволновать, польстить. У него был вид возбужденного спорщика.
Идя вдоль луга, они приблизились к небольшой дубовой рощице.
— Взгляните, здесь нам будет очень хорошо, — сказал он, отводя ветку от лица Берты. — Я приходил сюда сегодня утром. И приготовил вот это место для вас.
С рассеянным видом Берта покорно села на толстый, покрытый мхом корень. Он уселся у ее ног, взял руку, жадно прижался к ней губами и замолчал.
Он задержал свой взгляд на пальцах Берты, совсем не изменившихся пальцах маленькой девочки, казавшейся когда-то ему столь рассудительной. Внезапно он привстал, словно ужаленный другим, более острым желанием, и пристально посмотрел ей в глаза. Ладони его скользнули по руке Берты к плечу, потом он резко отдернул их, пытаясь скрыть нетерпеливую, с трудом сдерживаемую чувственность.
Он сел рядом с Бертой и обнял ее за плечи; прижавшись к ней головой, он, казалось, заснул. Он опять взял ее руку, отпустил, дотронулся до ее плеча, потом сел у ее ног, но тут же встал, словно ему никак не удавалось найти места, которое вполне устроило бы его.
Берта, молчаливая и неподвижная, ощущала себя вновь во власти прежней, совсем было позабытой слабости, чувствовала волнение плоти, казалось, уже навсегда остывшей и теперь яростно пробуждающейся, словно вдруг напомнившее о себе тело девственницы. Она сразу же узнала эту силу, которая быстро одурманивает и побеждает, которой не могут противостоять ни рассудок, ни слова, но она не отталкивала Андре, не пыталась защищаться, как будто опасность исходила не от него; с неожиданной готовностью она предалась чувству, какое, наверное, испытывает тонущий человек. На мгновение ей вспомнился тот момент, когда она сказала себе: «Что со мной будет потом? Ну и пусть! Значит, так все и должно было случиться: я погибшая женщина, но это меня не волнует».
Внезапно она отстранила голову, и тело ее напряглось, словно перед попыткой к бессильному бегству; Андре, сжав ее плечи, целовал ткань платья возле ее шеи. Он тянулся губами к ее откинутому назад, покрывшемуся испариной лицу; он уже видел расслабившиеся перед близким поцелуем губы Берты, ждавшей его с покорностью и счастьем.
Но тут робость остановила Андре. У него возникло опасение, что поцелуй окажется как бы навязанным ей; ему же хотелось, чтобы все отвечало ее желаниям, и он пробормотал:
— Берта, ну зачем предаваться размышлениям?
— Вы ужасны, — проговорила она слабым голосом, опустив глаза и приглаживая волосы, словно после бега, и добавила:
— Подумать только, что это вы находитесь сейчас здесь. И что здесь с вами я.
Ища себе оправдания, она сказала:
— Я могла попасться только на дружбе; на дружбе к такому человеку, как вы.
Он услышал лишь слово, которое польстило его самолюбию, и, стремясь поблагодарить ее, воскликнул:
— Я так восхищен вами!
— Все это очень странно, — продолжала Берта. — Достаточно всего одного мгновения и немного дерзости — и ты уже не узнаешь себя. Становишься другой женщиной. Даже я, самая спокойная, самая гордая! Как мало все-таки надо, чтобы смутить покой человека… Стоит просто по рассеянности посмотреть мужчине в глаза, всего на долю секунды задержать на нем взгляд, и два-три дня его мысли будут заняты тобой. Бедное человеческое сердце! А я-то так презирала эту его слабость. Считала себя такой сильной! А, оказывается, все дело в простой снисходительности! Конечно, малейшая искорка нежности во взгляде сразу же пробуждает интерес. А стоит прикоснуться руками, и уже начинаешь верить, что это взаимная любовь. Мы все так легко попадаемся. Трудности приходят потом.
— Всегда такая мудрая, всегда рассудительная.
— Нет, мой милый Андре, — проговорила Берта, беря его руку, — вы же видите, что я вовсе не мудрая.
— Вы сомневаетесь во мне. Вы думаете, что это фантазия. Сейчас я не могу доказать вам, что моя жизнь изменилась, что я все время думаю о вас. Когда мы возвратимся в Париж, вы увидите!
— Вот видите! Вы уже говорите: «Когда мы будем в Париже». Вам уже требуется что-нибудь новенькое! А новое длится совсем недолго. Вы думаете, что любите меня, как друга, — мы много по- дружески беседовали в Париже, но не незнакомка ли вам понравилась? Незнакомка — та удивительная, трепетавшая от ваших слов женщина, которую вы никак не ожидали встретить во мне. По мере того как вы будете меня узнавать, эта женщина исчезнет вместе с вашим изумлением. Я тоже думаю о завтрашнем дне.
Она произнесла эти слова ласковым голосом, словно не хотела верить в то, что говорит.
— Нет! Мне нравитесь именно вы! Вы сами! — запротестовал Андре, скользя пальцами по запястью Берты под тканью рукава.
Ока прислонилась спиной к дереву и медленно, серьезным голосом проговорила:
— Я говорю вам это, потому что знаю.
В порыве нежности и доверчивости, в порыве высшей душевной самоотдачи она добавила:
— Знаете, я любила человека, я любила его… Ах! Бедный мой Андре! Я его любила…
Андре, пытавшийся просунуть ладонь между плечом Берты и стволом дерева, казалось, не слышал ее.
Она заметила это и замолчала.
— Ваш муж возвращается на этой неделе?
— Он приезжает в воскресенье вечером.
— А! В воскресенье… Как мне нравится это колье! — проговорил он, касаясь пальцами груди Берты.
Он подыскивал какую-нибудь фразу или ласку, которая восстановила бы между ними атмосферу близости, но сумбурный поток их мыслей уже успел отдалить их друг от друга.
— Будет лучше, если вы пойдете, — сказала Берта. — Мы не можем возвращаться вместе.
— Уже? Вы хотите, чтобы я ушел?! В вас что-то переменилось! Берта! — проговорил Андре, беря ее руки. — Посмотрите на меня. Я вас не узнаю.
